Две жизни Пинхаса Рутенберга - Пётр Азарэль

не отдавая себе в этом отчёта, шёл к нему, чтобы проститься.

Тяжело больной, Гоц уже не вставал с постели. Увидев Пинхаса, он в знак приветствия махнул рукой.

— Здравствуйте, Михаил Рафаилович.

— Рад тебя видеть Пётр Моисеевич. Теперь весь мир для меня эта комната и жена.

— Не падай духом, Михаил, всё будет хорошо. Тебя вылечат. Здесь в Берлине сегодня лучшие в мире врачи.

Он старался держаться весело и беззаботно, полагая, что это придаст приятелю сил. Но Гоц только грустно улыбался. Он лежал в подушках, блестя своими чёрными юношескими глазами, и расспрашивал Рутенберга о жизни в России.

— Я прочитал в здешней газете о загадочном исчезновении Гапона, — не без иронии сказал он. — Я слышал, ты занимался им в последнее время.

Гоц хорошо знал священника. Гапон был какое-то время и членом партии, и они не раз встречались в Женеве и Париже. Возможно, приятель не слышал о последнем периоде его жизни.

— Мне Гапон очень доверял, Михаил Рафаилович. Поэтому, когда он попался в сети охранки, ему поручили завербовать меня. Я рассказал всё товарищам. Они разработали

план его ликвидации вместе с Рачковским.

Гоц с интересом выслушал Рутенберга. Потом взял протянутый ему конверт, вынул оттуда заявление и прочитал.

— К сожалению, товарищи запутались, задание они дали тебе практически невыполнимое, лишь при счастливом стечении обстоятельств оно могло завершиться для тебя благополучно, — взвешивая каждое слово, проговорил Гоц. — Разоблачённый Гапон уже ни для кого не был опасен. Достаточно было лишь сообщить в газеты, что он предатель. Его можно было пощадить из-за его несомненных заслуг перед революцией. И не подвергать риску тебя и других людей.

— Ни Азеф, ни Чернов не остановили меня, а могли.

— К сожалению, они оказались в плену своих принципов. Errare humanum est, Пётр, — задумчиво произнёс Гоц. — Написал ты всё правильно. Я бы только посоветовал тебе убрать свою фамилию. Анонимность делу не повредит.

На прощанье они обнялись. В последний раз.

Он передал пакеты с заявлением ехавшей в Россию Зильберберг. Она разослала их по газетам.

3

В апреле в «Новом времени» были опубликованы статьи «Маски». В них говорилось об отношениях Рутенберга с Гапоном, его согласии предать Департаменту полиции Боевую организацию эсеров, о деньгах, которые он желал получить за выдачу подпольщиков. О том, что он вызвал Гапона в Озерки для переговоров и убил, как «демона-искусителя». Потом появился ответ ЦК партии эсеров. Он не отверг обвинения в связи Рутенберга с политической полицией и не заявил, что его отношения с Гапоном пред его смертью происходили по поручению и указанию ЦК. В течение долгого времени партия не желала заявить об этом, чтобы рассеять возникшее в рабочей среде подозрение, что народный защитник Гапон был убит Рутенбергом, правительственным агентом.

Рутенберг решил требовать от ЦК следствия и суда. Через недели две ему передали телеграмму от Азефа, которой он назначал ему свидание в Гейдельберге. Из Берлина Рутенберг приехал утром. Он хотел прогуляться по Старому городу, по старейшему в Германии университету, посмотреть на возвышающийся над Гейдельбергом замок, бывшую резиденцию курфюрстов. Он с аппетитом пообедал в ресторанчике на длинной пешеходной улице, рассматривая проходящих мимо изысканно одетых дам и чопорных сопровождающих их мужчин.

За полчаса до назначенного времени Рутенберг отправился к месту встречи. Азеф был одет в дорогой модный костюм, его немного навыкате глаза отражали свет фонарей, возвестивший наступление тёплого июльского вечера.

— Здравствуйте, Иван Николаевич, — приветствовал его Рутенберг.

— Здравствуйте, Мартын Иванович. Как добрались?

— Прекрасно. И прекрасно провёл здесь полдня. Этот город создан для неги и покоя.

— Я вижу, Вы настроены романтично. Предлагаю пройтись по набережной.

— С удовольствием. Я читал, что речка Неккар очень живописна.

Они прошли по застроенным средневековыми домами улицам и вышли к реке.

— Здесь нас никто не услышит и нам можно поговорить, — произнёс Азеф.

— Меня до сих пор удивляет и возмущает молчание ЦК. Почему он не заявил о деле Гапона в печати?

— А что, по-вашему, ЦК должен сказать? — парировал Азеф.

— Прежде всего, что моя честь вне всяких подозрений.

— Странный Вы человек, Мартын Иванович! Можно, конечно, заявить, что Гершуни вне всяких подозрений. Но разве можно сказать, что честь Павла Ивановича, Ваша или моя не вызывает никаких сомнений?

С бывшим руководителем Боевой организации Григорием Гершуни Рутенберг знаком не был. Три года назад его арестовали в Киеве, и он отбывал пожизненное заключение в Шлиссельбургской крепости, а потом в Акатуйской каторжной тюрьме. Рутенберг слышал о недавно организованном эсерами побеге: его вынесли оттуда в бочке с капустой.

— Вы мне скажите, поручал я Вам убийство Гапона? — вдруг спросил Азеф.

— Конечно.

— Вы лжёте, Мартын Иванович!

Готовые к удару руки напряглись, но Рутенберг с трудом сдержался.

— Нам не о чем больше говорить, Иван Николаевич. Только передайте ЦК, что я требую следствия и суда.

— Я передам Ваше заявление. Но как член ЦК буду против, так как это означает суд между мной и