Хаос. Закон. Свобода. Беседы о смыслах - Митрополит Антоний (Блум)

а вы?» – «Я пацифист». Тогда я спросил его, что бы он сделал, если бы вошел в комнату и увидел, что какой-то бандит собирается изнасиловать его невесту. Он ответил: «Я бы обратился к нему и попытался убедить его, чтобы он этого не делал». Я сказал: «Предположим, что, пока вы произносите свою речь, он продолжает. Что вы сделаете?» Он ответил: «Я встану на колени и буду молить Бога предотвратить это». – «А если ничего не произойдет, и этот негодяй изнасилует у вас на глазах вашу невесту и спокойно уйдет?» – «Я буду молить Бога, повелевшего из тьмы воссиять свету, чтобы Он повелел добру воссиять из зла». Мой ответ был таков: «Будь я вашей невестой, я бы поискал себе другого жениха». Знаете, мне кажется, что такой пацифизм, который состоит в том, чтобы чего-то не делать, – это выше меня. Так что, может быть, я и не христианин вовсе, а если и христианин, то уж точно плохой, в этом отношении вы можете отвергнуть даже мое притязание на то, что к концу своей жизни я стал начинающим христианином, но я считаю, что идти по пути непротивления можно только в том случае, если вы готовы превратить это непротивление в заступничество – и никак не меньше.

– Помните, в Евангелии есть отрывок, где говорится, что наша справедливость или наша праведность – некоторые слова очень трудно перевести на любой из современных языков – должна превзойти праведность книжников и фарисеев, которые рассуждают с точки зрения распределительной или наделяющей справедливости, награды и наказания. Что меня поражает в Боге вообще и в Писании в частности – это то, что Господь просто говорит: «Я призвал вас в эту жизнь и дал вам свободу быть такими, как вы хотите. Я принимаю вас такими, какие вы есть, теми, кто вы есть, со всеми вытекающими отсюда последствиями». И я убежден, что наше отношение к справедливости должно быть шире, нежели просто воздаяние или возмездие. Справедливость должна начинаться с признания того, что стоящий передо мной человек имеет право быть собой. В этом может быть трагедия для него и для меня, но с этого надо начинать. Следующим шагом вполне может быть попытка помочь этому человеку стать лучше или стать более настоящим, а не поверхностным, вспыльчивым и колючим, но начинать надо не с предвзятого суждения о том, каким человек должен быть и что я таки заставлю его таким стать! Я не хочу сказать, что мы, например, не должны предавать людей в руки правосудия, я имею в виду, что мы должны быть очень осторожны, чтобы не отвечать ненавистью и отвержением на человеческую трагедию и человеческое зло.

– Любовь может быть неверно направленной, то есть человек может умереть за то, что неправильно с точки зрения Бога или другого человека. Но если он отдал свою жизнь во имя любви, из преданности делу, которое больше него самого, он на правильном пути. Я имею в виду нечто совершенно конкретное. Знаете, я уже говорил, что воевал – потому что меня призвали на фронт, но также и по убеждению. Я бы пошел воевать, даже если бы меня не призвали, и даже если бы я не был врачом, и даже если бы мне пришлось взять в руки оружие. Признаюсь вам в этом. Я помню, когда мы были на передовой, принесли двух солдат – немцев, изрешеченных пулями, – и поскольку я говорю по-немецки, меня попросили сказать им несколько слов перед смертью. Я подошел к одному из них – что можно сказать в таком случае? Чтобы с чего-то начать, я спросил: «Вам очень больно?» Он открыл глаза, уже затуманенные приближением смерти, и ответил: «Я не чувствую боли. Мы вас бьем». Я не поддерживаю ту сторону, за которую он сражался, но этот солдат всю свою верность и все свое сердце посвятил делу и таким образом стал более достойным человеком, чем трус, который прячется от всего. Это не оправдание его дела, но это может стать оправданием его самого.

Мне кажется, что суд Божий – это суд Божий, и в Судный день, когда жертвы предстанут перед Богом, зная, что и они грешны, что и они не вполне чисты, что и они в большей или меньшей степени не свободны от зла, они не смогут осудить своих мучителей, если найдут в себе достаточно великодушия сказать:

«Прости, потому что теперь, стоя перед лицом воплощенной Любви, распятой и воскресшей, я понимаю, что прощение – это единственный ответ злу, что не прощать – значит вечно множить зло, и ничего больше».

– У Воплощения есть две стороны. Бог стал человеком – да, это правда, – но в Писании еще говорится, что Слово стало плотию (Ин. 1:14). Другими словами, Бог соединяется со всем человеком – не только с его душой, умом, сердцем. Он пронизывает Собой всю материальную действительность. И это, на мой взгляд, очень важно для нас. Ведь если одно человеческое тело было способно соединиться с Божественной природой, значит, и вся материя этого мира способна соединиться с ней. Писатель VII века святой Максим Исповедник приводит такой образ: человечество и Божество соединяются во Христе так же, как огонь может соединиться с металлом. Меч в жаровню вкладывают бесцветным, серым, мертвым, а вынимают раскаленным. Огонь остался огнем, железо осталось железом, но теперь можно резать огнем и жечь железом. И это, как мне кажется, охватывает много больше, чем только Тело Воплощения. Это распространяется на всех нас и на весь тварный мир. Когда мы читаем отрывок из послания апостола Павла, где говорится, что придет день, когда будет все и во всем Христос (Кол. 3:11), мы можем это понимать как то, что весь тварный мир, вся материя этого мира будет пронизана Божеством и станет причастной Божественной тайне, не становясь при этом Богом, – подобно тому, как металл, раскаленный огнем, соединяется с огнем.

– Мне думается, молитва – это естественное развитие отношений с Богом, построенных на любви. Когда любишь человека, хочется с ним общаться – словами, молчанием, всеми возможными способами, – вот это и есть молитва. Бывает, что молитва выражается в сложных богослужебных последованиях или во фразах из молитвослова, бывают, говоря словами апостола Павла, воздыхания неизреченные (Рим. 8: 26), то есть воздыхания души, которые нельзя выразить словами. В псалмах Давида есть места, очень близкие к этому состоянию. Псалмопевец начинает очень замысловатую и изысканную фразу, а потом вдруг, обращаясь к Богу, произносит как бы