Союз Сталина. Политэкономия истории - Василий Васильевич Галин

рынком. Мне кажется, что патриотические организации, церкви должны были бы поддержать предложение, которое даст работу и зарплату и предупредит этим путем бунты и беспорядки этой зимой в наших городах»… «непризнание СССР, — утверждал Рейни, — является экономическим преступлением»[708].

В декабре 1931 г. за признание высказался бывший министр финансов, в кабинете Вильсона, МакАду…[709] и даже пресс-атташе «Стандард ойл» А. Ли (советник Рокфеллера): «Ленин, Троцкий и их приспешники в ранний период существования советского режима провозгласили, что отказ от старых обязательств представляет собою принцип, оправдываемый, как акт борьбы… В то же время, однако, правительство и его ответственные институты придерживались политики точного выполнения принятых ими на себя обязательств. Я не сомневаюсь в том, что отдельные члены правительства и его институты считают обязательства священными…, чем больше делегаций влиятельных деловых кругов или частных посетителей, тем лучше. Я тоже полагаю, что недавнее заявление Литвинова о том, что свыше 90 % наших деловых людей, посетивших Россию, возвращаются с благоприятным впечатлением, — правильно»[710].

«В связи с 13-ой годовщиной [Октябрьской] революции «Нью-Йорк телеграмм» (и остальные 20 газет Скриппс-Говарда…) иронизирует над американским правительством, которое еще не успело «открыть официально, что старая Россия мертва, похоронена и забыта. Госдепартамент все еще включает в свой официальный дипломатический лист иностранных представителей в Вашингтоне агента русского правительства, прекратившего свое существование 13 лет тому назад». Дальше передовица хвалит книгу Луи Фишера, дающую сведения об интервенции, в частности американской в Советской России. С каждым годом Россия крепла как нация и как мировая держава… Факт, что русские покупки в 145.000.000 долл. в прошлом году были одним из немногих спасающих теперешнее положение факторов в атмосфере депрессии. Факт, что Россия не вмешивалась в наши внутренние дела. Факт, что Россия является единственной большой страной, предложившей действительное международное разоружение. Нравится ли нам правительство или нет, оно существует. Нам приходится жить с ним в одном и том же мире. Когда-нибудь мы признаем Советскую Россию. Но если мы будем ждать слишком долго, мы вызовем лишь отвращение, которое пробудит ее перенести свою ценную торговлю из переживающей депрессию страны в Великобританию и Германию»[711].

Успех первой пятилетки делал СССР более независимым в политическом плане, что не осталось не замеченным американскими сенаторами и нашло отражение в их беседе с советским дипломатом: «По словам Ш. Эдди, в настоящее время СССР кажется менее заинтересованным в признании, чем несколько лет тому назад. Тов. Карахан ответил, что теперь СССР ставит вопрос не о признании, а о восстановлении нормальных сношений. Ранее мы меньше верили в свои силы, и признание казалось нам весьма важным. Теперь мы видим, что можем справиться без, скажем, иностранных займов. Но благодаря наличию торговли мы заинтересованы в нормальных сношениях…»[712].

В самих США тем временем экономическая ситуация продолжала ухудшаться, а вместе с тем менялись и политические настроения. В конце 1932 г. корреспондент «Юнайтед пресс» Ф. Ку отмечал весьма симптоматичные сдвиги: «Все охвачены одним определенным чувством — «Что-то гнило в датском королевстве», что-то неладно в нынешней капиталистической системе, но что именно неладно — подавляющее большинство американцев не понимает. Отсюда общее беспокойство и тревога, сомнение в правильности существующего и большая восприимчивость ко всему новому, в частности к «большевистскому опыту», указывающему выход из нынешнего кризиса»[713].

Постепенно начиналась ощущаться и другая угроза — угроза новой войны. И сенатор Бора осенью 1932 г. снова поднял вопрос о признании СССР: «Мы заключаем мирные пакты, мы проповедуем разоружение, мы хотели бы иметь всеобщий мир, но мы исключаем из своих обсуждений и планов, отстраняем из своего круга и исключаем из нашей великолепной схемы лучшего мира одну шестую земного шара и 160 миллионов людей», «Мы отказываемся сделать то, что ведет к дружбе, миру, разоружению» (т. е. признать СССР)[714].

Многочисленные выступления американцев, в том числе представителей деловых и правительственных кругов, за признание СССР, приводили Литвинова к мнению, что «только… искусственно взвинченным общественным мнением в антисоветском направлении можно объяснить тот факт, что, несмотря на отсутствие сталкивающихся интересов обоих государств, США в течение 15 лет, дольше всех остальных великих держав, чуждались советского государства, избегая контакта с ним. Однако политика непризнания в течение столь долгого времени правительства одного из крупнейших государств мира становилась все более и более очевидной политической нелепостью. Это и осознал президент Рузвельт, решивший по приходе к власти порвать с этой политикой…»[715].

Идеологический фронт

Суть советской идеологической угрозы Америке, передавало заявление журналиста Клотса и дипломата Келли: «Не может быть вопроса о признании до тех пор, пока они… не прекратят пропаганды в САСШ. Мы знаем, что большевики не субсидируют деньгами американскую компартию, а наоборот, американская компартия, имеющая 600.000 долларов ежегодного бюджета, сама посылает членские взносы исполкому Коминтерна в Москве[716]; но не в этом разрушительная деятельность Коминтерна в САСШ. Американская компартия, оставленная на свои собственные идейные ресурсы, не продержалась бы ни одного дня. В ней есть всего 4–5 человек, заслуживающих название коммуниста. Страшнее всего то, что большевики дают инструкции, указания и идейную пищу американским коммунистам, и, помимо того, берут лучших из нашей молодежи к себе в Москву, и там их воспитывают в специальной школе в качестве пропагандистов для того, чтобы разрушить нашу систему… Коминтерн контролирует наших американских коммунистов»[717].

Против подобных панических настроения выступило около сотни «радикальных и либеральных писателей, художников и просвещенцев, которые вынесли протест против запугивания «красной опасностью»»[718]. «Русские, как в Амторге[719], так и в других организациях в Америке — писал известный по Днепрострою инженер Купер, — вели себя за последнее время совершенно безупречно… Никто из них не может быть заподозрен, что они участвовали в какой-нибудь политической компании или поддерживали связь с американскими коммунистами…»[720]. «Советской угрозы более не существует», — подтверждал американский посол в Германии Додд, указывая «что в Соединенных Штатах в 1932 году коммунисты на выборах собрали лишь незначительное количество голосов»[721].

На практике максимум, на что шли американские коммунисты в кризисные годы, была организация, наравне с советами безработных, католическими священниками, ветеранскими организациями, профсоюзами и т. д., демонстраций голодных и безработных. Мнимая большевистская (коминтерновская) угроза совершенно сознательно использовалась американскими правящими кругами в качестве жупела, для борьбы против, вызванного Великой Депрессией, подъёма социального движения:

«Ввиду экономического кризиса и предстоящего принятия непомерно высокого тарифа необходимо создать центр пропаганды для отвлечения общественного мнения от этих вопросов…, — отмечал этот факт советский дипагент в США Б.