Янычар и Мадина - Лора Бекитт

Мансур остановился. Если Мадина живет в доме своих родителей, значит, она не замужем? Возможно, она вернулась домой и узнала, что ее жених погиб? Вспоминала ли она его, Мансура? Наверное, нет.

– Мадина!!! – Закричал он, и ему почудилось, будто эхо его голоса разнеслось по всему миру.

Оно отозвалось зловещим раскатом, и Мансур подумал, что горы смеются над ним, над его верой, надеждой, над его чувствами. Он – чужой в этих краях и чужой – в сердце Мадины.

Когда Айтек прибежал домой, Асият, как ни в чем не бывало, возилась во дворе. Он сообщил об османах, но женщина, выпрямившись, спокойно ответила, что совсем недавно прибегал сын Мадины и сказал, что опасности нет, турки настроены мирно старики решили, что черкесам не стоит уходить в горы и затевать войну.

– Можно ли верить османам?! – С досадой воскликнул Айтек. – Посмотрим, как они сдержат свое слово! – Потом приказал: – Асият, собирайся, бери детей и иди к Зейнаб.

– А ты? – С тревогой спросила женщина.

– Я пойду к Хафизе. В ее усадьбе нет мужчин. Хайдар слишком юн. Женщинам может понадобиться помощь.

Айтек увидел, как мягкость и нежность в лице Асият вмиг сменились страхом. Только раз в жизни она была пьяной от радости – когда он попросил ее руки, а потом женился на ней. Все остальное время она боялась, не верила и как будто ждала подвоха. Когда они бывали одни, Асият, случалось, ластилась к Айтеку, словно кошка, хотя он считал, что пора милых нежностей давно миновала. Да, они жили вместе и растили детей. Айтек был верен жене, а что до сердечных переживаний – ключ от них он предпочитал держать в тайнике своей души.

Что ж, она угадала правильно – на самом деле ему просто очень хотелось увидеть Мадину.

Очнувшись, Мадина не сразу поняла, где она и что происходит. Очевидно, она задремала, пригревшись возле костра, от которого теперь остались только черные угли, и едва ощутимое тепло. Женщина встала, отряхнула измятую одежду и накинула шубу.

Она вышла наружу и услышала, как внизу кто-то кричит, кричит отчаянно, безнадежно и страшно. Раскатистое эхо заглушало даже шум реки; звук дробился и несся ввысь, к небу. На миг Мадине почудилось, будто неизвестный произносит ее имя, и она вздрогнула. Потом решительно спустилась вниз.

Возможно, что-то случилось и кому-то нужна помощь. Женщина сжала в руке кинжал. Горянкам, вообще-то, не полагалось носить оружие, на то есть мужчины. Но Мадина пренебрегала установленными правилами – Она научилась стрелять из ружья и порой ходила с сыном на охоту.

На тропе стоял человек. Турецкий воин, янычар. Он не сразу заметил Мадину, а, увидев, окаменел и стал смотреть на нее во все глаза. Женщина остановилась, вглядываясь в его лицо.

Янычар прошептал:

– Мадина…

Мансур уже знал, что Мадина жива, но она даже представить не могла, что он до сих пор ходит по белому свету. Когда они расстались, Мансуру было немногим больше двадцати, сейчас – под сорок. И все-таки женщина узнала его – по глазам и выражению лица, в котором сквозь суровость и жесткость закаленного в боях воина просвечивало что-то пронзительно-трогательное.

Она по-прежнему не двигалась, завороженная столь неожиданным появлением янычара и его взглядом.

– Мансур? – Осторожно произнесла женщина.

– Да, это я. Ты жива, Мадина!

– Жива. И ты тоже…

Он болезненно поморщился.

– Ты считала, что я умер?

– Конечно, – тихо произнесла женщина. – Я думала так целых пятнадцать лет… Была уверена, что ты погиб на пожаре.

– Нет.

– Я не знала.

– О своем сыне ты тоже ничего не знаешь? – Сказал Мансур и добавил, – Об Ильясе?

– Не знаю, – еле слышно произнесла Мадина, и в ее глазах заблестели слезы.

– Когда я пришел к сгоревшему дому, пожилая турчанка дала мне ребенка, твоего сына. Она сказала, что женщина, на пальце которой был перстень с жемчужиной, погибла в огне.

– Я отдала перстень нашей соседке.

– Вот как! – Воскликнул Мансур и замолчал, пытаясь охватить внутренним взором внезапно разверзшуюся перед ним пропасть.

Пятнадцать лет, пятнадцать пустых, мрачных, потерянных лет! Если бы не Ильяс…

– Сейчас твоему сыну шестнадцать. Мальчик не помнит свою мать, но он ее любит.

– Ты вырастил и воспитал его, Мансур?

– Да. Не знаю, понравится ли тебе это, но Ильяс думает, что я его отец. Я давно собирался открыть ему правду, да так и не смог.

То, что сделала Мадина в следующий миг, повергло янычара в смятение: она взяла его руки в свои и покрыла поцелуями. Это изумило, смутило и растрогало Мансура гораздо больше, чем, если бы она опустилась перед ним на колени.

– Ты замужем? – Прошептал он.

– Нет.

Его сердце радостно подпрыгнуло.

– Значит, живешь одна?

– С сыном.

Мансур ревниво сжал губы. Мадина улыбнулась.

– Моего сына зовут Хайдар. Он не знает своего отца, но он его любит.

Не зря мудрые люди говорят, что сердце – обитель Бога, дом просветления и счастья: Сейчас Мансур сполна прочувствовал это. Он обнял Мадину и поцеловал. Она не противилась; закрыла глаза и обвила руками его шею. Кругом было очень спокойно, пусто и тихо, но женщине чудилось, что вокруг них проносятся невидимые ветры, бушуют ураганы, небо обрушивается на землю, горы падают, и все летит неведомо куда.

В его поцелуе была тоска и боль, боль потерянных лет, а еще – непреодолимое, бешеное, необузданное желание. Мадина почувствовала, что ей становится жарко: щеки раскраснелись, сердце превратилось в огненный комок, и ему стало тесно в груди, а по телу пробежала горячая волна.

– Идем, – сказала она Мансуру, – я знаю укромное место. Там нас никто не увидит и не найдет, и мы сможем… поговорить.

Мадина взяла янычара за руку, и они стали взбираться наверх, к черной прорези пещеры.

Вошли внутрь и остановились, оглядывая неровные стены, привыкая к особому, суровому уюту. Им было некогда сооружать удобное ложе: Мадина сняла шубу и бросила ее на камни. Мансур помогал ей освободиться от остального, при этом он испытывал не только желание, но и смущение, неловкость – оттого что давно не прикасался к женщине.

Наконец на ней не осталось ни лоскутка. Мансур с восхищением разглядывал тело Мадины. Ее волосы разметались по плечам, глаза сверкали.

– Жены, наложницы, Мансур?

– Ни одной.

Он тоже разделся, его тело осталось таким же красивым и сильным, но на нем прибавилось шрамов – безжалостных, несмываемых отметин войны. Мадина провела рукой по груди Мансура, словно желая убедиться, что это не сон.

Она приняла его с радостным нетерпением, она была горяча и нежна и отвечала на его страсть такой же неистовой, сводящей сума страстью. В пещерке было холодно, но они не чувствовали это и не отрывались друг от друга, наверное, целую вечность. Когда, наконец, решили отдохнуть, Мансур прижал к себе Мадину так крепко, будто боялся, что она растает, как сон.