Ведущий в погибель. - Надежда Попова

— Не знаю, — отозвался Курт, предупреждающе вскинув руку, когда тот попытался продолжить, — однако есть предположение. Точнее, не предположение, а — так, пришли на ум некие аналогии. Как я понимаю, о моих расследованиях ты поставлен в известность, стало быть, знаешь, что творилось в Кельне минувшей осенью?

— В деталях.

— Все происходящее там имело одну цель: привлечь к расследованию меня, вынудить отыскать артефакт, а после, заполучив его, меня устранить. Что, если сейчас мы имеем то же самое? С одной поправкой — от Хоффманна им ничего не было нужно, кроме его гибели.

— Не сходится, — возразил фон Вегерхоф. — Убить Эрнста можно было в любом ином месте и в любое иное время. Он никогда не скрывался, работал, как обычный следователь, над всяким делом, каковое выпадало на его долю, имел место постоянной службы и покидал его, когда его присутствие требовалось где-то, как теперь. Эрнст был нарасхват, и по Германии разъезжал частенько, посему подходящих к случаю обстоятельств было предостаточно.

— Он был настолько хорош?

— Он был уникален, — невесело улыбнулся тот. — Таких, как он, в Конгрегации немного; как знать, быть может, теперь и вовсе нет. Никаким даром свыше он наделен не был, однако каким-то невероятным чутьем распознавал мне подобных едва ли не с первого взгляда. Стриги, ликантропы — это было по его части. А кроме этого необъяснимого инстинкта, Эрнст обладал и еще одним немаловажным качеством — мог выстоять в бою с кем-то из них больше полуминуты.

— Да, об этом наслышан… Тогда, быть может, все дело в том, что они, кем бы они ни были, попросту не рассчитывали на именно его появление? Надеялись на то, что пришлют кого-то менее сведущего в подобных вопросах? Ты же на весь Ульм раззвонил о том, что сюда направляется твой приятель; если с Хоффманном, как ты говоришь, ты работаешь уже семь лет, стало быть, тебя с ним видели — да вы, полагаю, не особенно и скрывались. А приятелей-инквизиторов у барона фон Вегерхофа, я так мыслю, не десяток, и понять, кто именно здесь появится, им было несложно; понять — и испугаться, что уж этот-то раскроет всю их затею в два присеста. Однако, — заметив мелькнувшую в прозрачных глазах стрига тень, оговорился он, — если б им не выпала возможность устранить его заранее, его убили бы уже в Ульме. Если, разумеется, я прав, что еще не доказано.

— Щадишь мои чувства? Не стоит. Легенда была придумана не мною, и то, что я «раззвонил» о нем, есть указание вышестоящих. Хотя, конечно, мне бы следовало подумать о том, что такой вариант развития событий вполне вероятен… Если же ты прав, если Эрнст был устранен по упомянутой тобою причине — твоя жизнь в не меньшей опасности. Молот Ведьм, участвующий в расследовании, едва ли обрадует их больше, чем гроза тварей Эрнст Хоффманн.

— Я всегда превозносился перед кельнским бюргермайстером, — заметил Курт недовольно, — тем фактом, что, в отличие от его солдафонов, служители Конгрегации не болтают лишнего. Что утечка информации в нашем деле — вещь редкая и исключительная. Я слишком хорошо о нас думаю? Что еще может объяснить тот факт, что на расстоянии сотен миль от города, где я прослужил меньше году, при упоминании моего имени люди бледнеют и заикаются?

— Нет, Гессе, здесь иное. Конгрегация, видишь ли, еще молода, и ей требуются свои легенды. Требуются имена. Твое — подходит к случаю как нельзя лучше; выпускник, за два года службы внесший в свой актив два раскрытых заговора, пфальц-графиню, князь-епископа и герцога, столкнувшийся с демонологом и выживший, лично знакомый с новопрославленным святым — что лучше можно измыслить? измышлять и не стали.

— Это что же — очередная светлая идея начальства? — уточнил он. — После каждого расследования уговаривая меня все бросить и уйти на службу в архив, они при том пускают обо мне слухи, всем и каждому разъясняя, насколько я опасен?

— Слухи пошли бы так или иначе, — возразил фон Вегерхоф. — Тем же, кого это интересует, все равно не составит труда о тебе узнать; да они, как ты понимаешь, и без того знают. Светлая идея начальства лишь ускорила твою известность среди обывателей. Гордился бы. Неужто не грезил, покидая стены святого Макария, прославиться первым же делом, entrer dans la légende[45], заслужить упоминания наставниками академии на лекциях как пример для подражания?

— И это уже есть?.. — поморщился Курт. — Боже. Разумеется, грезил, как и всякий зеленый, глупый и самонадеянный сопляк, каковым является любой выпускник.

— Вот она, самая большая подлость, какую только может совершить судьба по отношению к нам — исполнить наши желания.

— Свежая и глубокая мысль, — неприязненно отметил он. — Возвратимся к делу?

— К делу — так к делу, — усмехнулся стриг снисходительно. — Вот следующий вопрос, вплотную связанный с первым: если наш подозреваемый реален (а два тела об этом свидетельствуют), если в деле замешан кто-то из местной знати (что пока не доказано), то для чего привлекать внимание к происходящему? Для чего en principe[46] была нужна затея с этим письмом?

— На поверхности лежит объяснение явно неверное, — отозвался Курт, на мгновение замявшись. — Id est[47] — что записка попала в руки Конгрегации воистину случайно, что все так, как кажется… Но это глупо.

— Глупо, — кивнул тот. — До крайности. Объяснений, как я понимаю, у тебя нет.

— А у тебя — есть?

— Ни единого.

— Вдохновляет, — кисло хмыкнул он, без особенной охоты ковыряясь в остатках нахваленной постной телятины; фон Вегерхоф развел руками:

— Hélas[48]. Ах, нет, что ж это я; за одно можно поручиться: письмо имело целью привлечь внимание Конгрегации к Ульму.

— Письмо… — тоскливо проронил Курт, бросив вилку на блюдо и резким движением отодвинув его от себя; стриг поморщился:

— Не делай так больше. Если не намерен больше есть, а подле нет прислуги — аккуратно отставь; не дай повода к тому, чтобы местный beau monde отпускал колкости в твою сторону.

— Решил взяться за мое воспитание? Невостребованные отцовские инстинкты?

— Это règlement, — терпеливо возразил фон Вегерхоф. — Étiquette. Разумеется, кое-кто из старшего поколения принципиально не терпит «этих изысков», однако тебе — постыдно; в твоем лице здесь будут видеть Конгрегацию. Твой позор — ее позор. А теперь продолжай. Что с письмом?

— Не знаю даже, насколько прилично уйти сразу же после поглощения пищи, — с уязвленной насмешкой отозвался Курт, — однако я должен ненадолго покинуть сей гостеприимный дом. Votre permission, барон фон Вегерхоф, я хотел бы возвратиться в гостиницу, где меня ожидает одно неотложное дело.

— Avec votre permission [49], — поправил тот меланхолично. — Не скажешь, какое именно?

— Говоря благопристойно, хочу отобрать назад кляузу, которую я оставил хозяину на случай, если тебе придет в голову меня упокоить. Как бы он в мое отсутствие не наворотил чего с перепугу.

— На довольно унылой ноте завершается беседа. Я надеялся, что твой свежий взгляд сумеет привнести пару новых идей или увидеть мелочь, ускользнувшую от моего внимания.

— Я вернусь, — возразил он, поднимаясь. — Не увлекись тут мышкованием, я скоро.

Глава 9

Курт возвратился лишь спустя час. Этот перерыв в разговоре, кроме вынужденности, имел и некоторые черты необходимости — все услышанное следовало взвесить, разложить на составляющие детали и осмыслить; путь от гостиницы к дому фон Вегерхофа он проделал, пустив коня шагом и не глядя по сторонам, без особенного удивления отмечая, что прохожие сторонятся, уступая дорогу. Вопросов, крутившихся все это время в голове, было множество, и каждый удручал либо тем, что ответ был известен, но бессмыслен, либо тем, что ответа не имел вовсе…

— Можешь ли ты поручиться, — с ходу спросил он, едва лишь дверь комнаты фон Вегерхофа отгородила их от лакейского слуха, — что кому бы то ни было со стороны не удастся вызнать о твоей службе в Конгрегации?

— Ручаешься за благонадежность отца Бенедикта? — отозвался стриг и, встретив убивающий взгляд, улыбнулся: — Значит, могу. Этот факт можно считать непреложным.

— Однако быть уверенным в том, что им не известно также, кто такой на самом деле вертопрах фон Вегерхоф, нельзя, верно? Что твои прежние знакомства? Ты говорил, что знающих тебя не осталось в живых. Это точно? Понимаю — люди; но ваши — живы, полагаю?

— Надеюсь, нет. По крайней мере, на родине.

— «Надеюсь», — повторил Курт недовольно. — «На родине». Однако и ты провел во Франции… сколько?

— Шестнадцать лет.

— Гарантии того, что кое-кто из них тоже не решил попутешествовать — где? Их нет. Стало быть, есть вероятность того, что кто-то из твоих приятелей может тебя опознать. Или уже опознал, и они выстроили все это дело, в чем бы оно ни состояло, имея в виду тебя.