Падение Башен - Сэмюель Дилэни

— Слушай, — сказал Тил, — как ты делаешь этот фокус с игрой?

— Ты не поймешь.

— Ну да! Думаю, что пойму! Попробуй.

Торн повернулся боком к перилам.

— Если ты действительно хочешь знать, то старайся думать: представь, что ты в Тороне и стоишь на тротуаре. Один из больших грузовиков Гидропоники Кошера идет вниз по улице, и мотор выключается примерно в четверти мили от конца квартала. Что произойдет?

— Покатится по инерции.

— Далеко?

Тил пожал плечами.

— Наверное, это зависит только от того, насколько он тяжел и насколько быстро ехал.

— Правильно. Но если бы ты переходил улицу, ты мог бы судить вполне точно, успеешь ли ты перейти, и даже определить место, где грузовик должен остановиться — как только увидишь, что он замедляет ход.

— Думаю, да.

— Ну, вот, и когда ты это делаешь то подсознательно решаешь задачу, для решения которой математик должен взять бумагу и карандаш, знать точно вес грузовика, скорость, коэффициент уменьшения скорости, трение, и тогда минуты через две он решит. А ты сделал это за полсекунды и с весьма неточной информацией, которую твои чувства успели собрать за долю секунды.

Тил улыбнулся.

— Да, поразительно. Но какое отношение это имеет к игре?

— Прямое. Ты и я рассчитаем и перейдем улицу, а обезьяна будет стоять на углу до тех пор, пока грузовик не остановится намертво, и только тогда перейдет улицу. Конечно, если ты научишь его математике, дашь ему бумагу, он высчитает это за то примерно время, что и всякий другой математик. Но он может просто глянуть на замедляющий ход грузовик и представить себе, где машина остановится.

— И все-таки, не вполне понимаю...

— Вот: смотри — путь, который вы, люди, точно представляете себе, только глянув на вещи, обезьяны постичь не могут, мы представляем себе вещи с одного взгляда, например, под каким углом и с какой силой бросить монету, чтобы выбить именно те монеты с дальнего конца квадрата слумата, какие мы хотим. Если ты можешь судить о направлении и скорости брошенной монеты, ты представишь себе эластичность игры и игру сил в матрице, и каким образом это сработает в конце.

— Я, кажется, понял, — сказал Тил.

— Я не могу объяснить тебе это математически, но и ты не можешь объяснить математически замедление своего грузовика.

— Пожалуй, нет, — Тил вдруг нахмурился. — Послушай, когда ты сказал «вы, люди» — это прозвучало так, будто это... не ты.

Торн засмеялся.

— Что ты хочешь сказать? Обезьяны часть вас, так же, как и вы, люди, часть нас.

— Вот-вот! Разве ты не слышишь, как ты это говоришь?

— Да, — сказал Торн, помолчав, — я слышу.

— Так вот, насчет игры. Может ли кто-нибудь из... нас, людей, сделать это, на что ты только что намекал?

Торн пожал плечами.

— Полагаю, какой-нибудь исключительный мозг может. По ведь, в сущности, это неважно.

— По-моему, важно. Мы, люди... — повторил Тил. — Как же вы себя называете, если не думаете о себе, как о людях?

Торн пожал плечами.

— Мы думаем о себе, как о стражах, лесных стражах. Только «лес» — это не главное. — Это верно. Иногда вы называете себя лесным народом.

— Как стражи мы охраняем ваши каторжные рудники на краю леса и возвращаем бежавших заключенных.

— Ах, да. Я и забыл. Я знал одного бежавшего заключенного, до того, как вступил в армию, — он задумался.

— О чем думаешь? — спросил Торн.

— По правде сказать, об ожерелье. Это ожерелье было однажды сломано, на него наступили. Но потом я его укрепил. Красивое было ожерелье. Я сам полировал раковины. Как ты думаешь, что там за свет на краю города?

— Не знаю. Может, собираются что-то делать в учебном лагере. Хотя, похоже, что свет из очень ограниченной части города.

— Ну. Но зачем им свет, если там никого нет?

— Кто знает... — Торн внезапно выпрямился. — Смотри-ка, видишь, некоторые бегут прямо вскачь.

— Угу, я тоже увидел одного. Интересно, куда это они.

— Не знаю. Те, кто бегут, обратно не возвращаются. Хотел бы я знать, связано ли это с базовыми учениями. Говорят, эти шесть недель будут здорово трудными.

— Знаешь, я не видел среди рекрутов ни одного из... стражей, которые читают мысли, стражей с тройными рубцами.

— В самом деле? А что ты знаешь о телепатах?

— Ничего, — сказал Тил. — Знаю только... да, я знал, когда-то одного мужика, я хочу сказать, стража, который мог читать мысли. И у него были шрамы...

— Ты знаешь кучу интересных людей. Знаешь ли ты, что очень немногие из них, ваших людей, знают о стражах-телепатах? Очень, очень немногие. Я бы сказал, знают человек сорок вне леса, и большинство из членов Совета.

— А ты не телепат? — спросил Тил.

— Нет. А ты прав, в армии их нет. Их не призывают.

— Обычно я ничего не говорю о них.

— Думаю, это хорошо, — он вдруг положил руку на плечо Тила. — Пойдем со мной обратно в барак, малыш. Я хочу рассказать тебе одну историю.

— О чем?

— О заключенном. Я имею в виду бежавшего заключенного.

— Да?

Они пошли к дороге, ведущей к баракам.

— Я жил неподалеку от каменных рудников, Тил. Не все лесные стражи патрулируют рудники, но если уж родился возле них, шансы будут. Мы были организованы в отряды, в мини-армию. Отдаленные племена стражей гораздо более неофициальны, но те, кто близок к рудникам и работает на них, должны быть в известной степени точными. Нашим отрядом командовал спокойный страж с тремя рубцами на лице. Мы сидели у костра и болтали, а Рок — так его звали, — стоял у дерева. Был вечер, в воздухе чувствовалось приближение дождя. Вдруг хрустнула ветка, и на поляне появилась Ларта, лейтенант отряда Фрола, который патрулировал лес в миле от нас. Она и Рок молча разговаривали несколько секунд, а потом заговорили вслух, чтобы мы поняли.

— Когда они пытаются бежать из рудника? — спросила Ларта.

— Перед самым рассветом, — ответил Рок. Мы все слушали.

— Сколько их? — спросил Рок.

— Трое, — ответила Ларта. — Один — хромой старик. Он пробыл в рудниках четырнадцать лет. Пять лет назад при обвале ему раздробило ногу. Ненависть в его мозгу пылает, как полированный рубин, сверкает в глазах. Он скорчился у ступенек сторожки, ждет и крутит в пальцах прутик, стараясь не думать о боли в ноге. Он чувствует себя очень старым.

Рядом с ним сильный человек. Текстура его мозга похожа на железо и ртуть. Он очень заботится о своем теле и сейчас думает о жировой складке на животе, куда прижаты его колени, и о веснушках на лице. У него на животе шрам после удаления аппендикса, и он думает о нем, мельком вспоминая стены Медицинского Центра. Он всегда старался выглядеть в тюремном лагере легко адаптирующейся личностью, спокойно и точно действующей в некоторых новых ситуациях. Но решимость, с которой он готовится к побегу — он вспоминает, как он чуть не застрял в тоннеле, который они рыли ложками, башмаками и руками, чтобы добраться до сторожки — решимость, твердая и холодная.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});