«Долина смерти». Трагедия 2-й ударной армии - Изольда Иванова

Вот Валька и просит: «Не оставляй меня, Игорек!» Взял палку, положил руку мне на плечо — как откажешь?

Отход начался 24-го в час ночи. Послышались выкрики: «Эх, погибать, так погибать, ребята! Вперед!!!» Толпа хлынула вдоль узкоколейки. Валька прыгал рядом со мной. Споткнулся, упал, а меня людская лавина понесла дальше. Услышал только крик затихающий: «Игорек, помоги-и-и…» Это «помоги» мне до сих пор по ночам слышится, просыпаюсь в поту: не помог…

Многих смела безудержная толпа. Знаю, что речки были на пути — Глушица, Полисть. Только я воды не помню: одни скользкие человеческие тела под ногами. Я всю войну прошел, но такого побоища больше нигде не видел. И никакого свободного «коридора»: немец и тут, и там — со всех сторон. И ты бежишь и стреляешь на ходу куда попало. Мало кто жив остался…

Из 59-й бригады вышло в тот день 32 человека. Вид, наверное, у нас был страшноватый: заляпанные грязью, в прожженных с зимы ватниках, рваных валенках или вообще босые. Одни худые, как скелеты, другие опухшие — глаз не видно. И наесться долго не могли. Дадут ведро каши на десятерых — до дна подчистим.

Поместили нас в медсанбат на восточном берегу Волхова. Десять дней отдыхали. Вдруг приходит от командования генерал-майор из политсостава. «Товарищи, — говорит, — немец прорывается к Волхову! А Волхов — вот он, рядышком». И мы все, как один, встали и пошли в бой. Из тридцати двух обратно вернулось шестеро…

Конечно, из окружения выходили и потом. Но те, кто вышел 24-26-го в составе своей части, не проверялись; кто позже, да поодиночке — шел на проверку. Многих отпускали, а некоторых… Бдительная проверка была. Я был в бригаде до ее расформирования в апреле 1943 г., потом — в 20-й сд до конца войны.

И. Д. Елоховский,

канд. ист. наук, доцент ЛЭТИ,

бывш. командир взвода отдельного артдивизиона 76-миллиметровых пушек 59-й осбр

Е. Л. Балакина (Назарова)

Неужели все это было?

Я приехала на Волховский фронт в числе 50 девушек-медсестер из Москвы. Некоторое время пробыли в резерве штаба фронта в г. Малая Вишера. Затем нас, 20–25 человек, направили в штаб 2-й ударной армии для распределения по частям и подразделениям.

Я попала в медсанроту 59-й отдельной стрелковой бригады (ППС-876). Бригада тогда стояла в обороне. Наша медсанрота располагалась в финской деревушке Горка. Там я и стала работать в перевязочной. В тот период большого наплыва раненых не было.

А вот в конце марта 1942 г. начались ожесточенные бои, которые закончились окружением. Дорога на Большую землю была закрыта, раненых в ППГ скопилось очень много. Я была временно прикомандирована к этому госпиталю в помощь персоналу. Госпиталь стоял в лесу и частично в деревне Вдицко. Я работала в деревне. Работать приходилось в тяжелейших условиях. — Огромное село было забито ранеными различной степени тяжести Мои дежурства приходились на ночь. Всю ночь я ходила из дома в дом с перевязочным материалом и медикаментами. Раненые лежали прямо на полу в полном обмундировании, у многих раны сильно кровоточили. При свете коптилки, которую держал в руках санитар, сделала подбинтовки и перевязки. Кое-кого из тяжелораненых нам удавалось отправлять самолетом У-2, который прорывался к нам. В конце деревни была оборудована небольшая взлетная площадка. Командовал этой площадкой пилот Костя Акимов.

Во второй половине апреля кольцо окружения было прорвано. Раненых эвакуировали в тыловые госпитали, а я снова вернулась в свою медсанроту. До 31 мая 1942 г. наша медсанрота стояла в деревне Горка. Потом начались бои, и наши части были потеснены противником. Все стали подтягиваться к одному месту. Около Горки проходила железная дорога. Нас вместе с оборудованием погрузили в вагоны маленького поезда и куда-то повезли, но ехать пришлось совсем немного. Всюду дороги были перекрыты немцами. Мы сошли с поезда и подались в леса, наполненные весенними талыми водами.

Начались наши скитания по лесам. Мокрые, продрогшие, голодные, мы всюду натыкались на немцев и, как затравленные зайцы, снова поворачивали назад. На ходу саперы делали настилы для лошадей с повозками, в которых везли медицинское оборудование. Лошади гибли одна за другой — засасывали болота, это страшное зрелище. Целыми днями мы, мокрые по пояс, бродили с баграми между деревьями. Наверное, прошло 5–7 дней, когда ночью мы наконец вышли на крошечный пятачок сухой земли около р. Глушица и стали обосновываться. Срочно сооружались из хвойных веток шалаши, операционная-перевязочная, шалаши для стационара, где лежали раненые.

Голод был нестерпимый. Поели всех лошадей, вырвали до последней травинки кислицу. Ни хлеба, ни сухарей. Иногда прорывались самолеты У-2, сбрасывали сухари в бумажных мешках и почту, а также листовки, которые вселяли в нас надежду на спасение. У меня до сих пор хранятся две такие листовки. Раненые поступали, и мы работали, как могли и чем могли.

Кончался перевязочный и хирургический материал, работать становилось нечем. Сорванные тесемки с индивидуальных пакетов расщепляли, стерилизовали и перевязывали этими нитками сосуды во время операций. Люди пухли от голода. Два санитара умерли от истощения. Раненым, кроме хвойного горячего чая, ничего не давали — нечего было дать. Сырость, холод, комары, голод изводили. Даже лечь было негде: под ногами колебалось торфяное болото — ходили, как по матрацу. День и ночь над головой с воем проносились снаряды и мины. Иногда случались разрывы совсем рядом. Например, было прямое попадание в хибарку, где располагались прокуратура и особый отдел.

Целыми днями вился над головой корректировщик, а за ним взлетали бомбардировщики или черные самолеты с белой свастикой. На бреющем полете они включали адскую сирену, от которой стыла в жилах кровь. Люди метались в ужасе, мы старались всех успокоить и завести под деревья или в шалаши. Мы ждали помощи и надеялись. День и ночь телефонист держал трубку возле уха; ждали приказа о выходе.

И вот приказ получен. В ночь с 24 на 25 июня нам разрешили покинуть это ужасное место. Поступил приказ выводить армию любыми средствами. И вот в 23.00 все подразделения, в том числе и редакция газеты «Отвага», сгруппировались под деревьями, чтобы выходить, пока не рассвело (а ведь стояли белые ночи). Долго искали дорогу, дважды, заслышав поблизости немецкую речь, всем отрядом поворачивали назад. Наконец дорогу нашли. О боже, что это была за дорога! Жидкая грязь по колено, кругом разбитая узкоколейка, все усыпано мертвыми телами, автоматами, различными вещами, даже патефоны валялись в грязи. Начался выход. Повсюду падали люди, появились раненые, сначала мы пытались их нести. Потом попали в такое пекло, что трудно описать словами. Все гремело, пылало, носились трассирующие пули. Казалось, наступил конец света… Невозможно было поднять головы; ползли по шею в грязи по-пластунски, а из кустарника раздавалось хоровое монотонное: «Рус, сдавайсь, рус, сдавайсь…» На глазах гибли те, с кем пережили весь ужас окружения. Живые ползли, каждый надеялся выжить, ведь за плечами всего 18–19 лет.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});