У пристани - Михайло Старицкий

Но гетман не замечал ничего этого; нахлобучивши на глаза шапку и стиснувши в руке эфес сабли, он быстро подвигался вперед. Вот и серая, почерневшая башня, кругом кустарник. Богдан бросил беглый взгляд вокруг, — никого не было видно, в башне же светился слабый огонек.

«Гм, хорошо спрятались друзи», — подумал про себя Богдан и, толкнувши маленькую дверь, вошел в башню. Здесь он очутился в полной темноте.

Гетман вынул из кармана кремень и кресало, высек огня и, зажегши трут, оглянулся кругом, — всюду было набросано старое ржавое оружие, пахло сыростью; небольшая винтовая лесенка вела наверх. Поднявши над головой своей тлеющий трут, Богдан стал осторожно взбираться наверх. Наконец он переступил последнюю ступеньку, сильно толкнул дверь и остановился посреди комнаты.

На столе, составлявшем единственное украшение комнаты, если не считать двух изломанных лав, горел небольшой потайной фонарь; у стола сидел задумавшись высокий монах с длинной седой бородой.

«Измена, обман!» — промелькнуло молнией в голове Богдана; в одно мгновенье вырвал он из ножен саблю и сделал шаг к дверям.

Незнакомец заметил движение Богдана.

— Стой, гетмане! — произнес он звонким твердым голосом и, сорвавши с себя быстрым движеньем седую бороду и клобук, бросил их на стол.

— Пан Радзиевский!{20}— вскрикнул Богдан, отступая от изумления назад.

— Он самый, прославленный победитель, — отвечал радостно незнакомец, подходя к Богдану и протягивая ему руку.

Гетман горячо пожал ее.

— Рад, рад, ясный пане, произнес он с чувством, — рад, что снова вижу тебя.

— И я тоже не менее, — отвечал Радзиевский, — а скажи, пане гетмане, думал ли ты, что нам придется так увидеться с тобой?

— Да, — вздохнул Богдан, — колесо фортуны вертится быстро. Но, правду сказать, никогда не думал я, что придется мне дорогих моих гостей принимать вот так, в таком месте.

Радзиевский несколько смутился при этих словах Богдана.

— Что ж, гетмане, я сам бы рад был к тебе явиться открыто, но есть дела, которые важнее наших желаний. Одначе поздравляю тебя с победами, — переменил он сразу тон, — каких давно не слыхали в Польше. Жаль, что покойный король и благодетель наш не дожил до этих дней и не увидал усиления своих любимых детей.

— Спасибо, спасибо за доброе слово, пане полковнику. Не знаю, были ли мы любимыми детьми его королевской милости, а вот что он был нашим любимым отцом, так это так.

— И король ценил вас! О, если б он только не скончался так рано, чего б он не сделал при вашей помощи! Каких бы прав не дал он вам! — вздохнул Радзиевский.

Богдан ничего не ответил. Предлагая Радзиевскому вопросы и давая ответы, он все время старался разрешить один вопрос: зачем, от кого, с каким поручением приехал Радзи­евский? Вопрос этот интриговал его до высочайшей степени, однако, несмотря на это, гетман решил ни одним словом не вызывать на откровенность полковника, а подождать, пока он сам выяснит цель и причину своего приезда. Несколько минут прошло в молчании.

— Да что же это мы стоим так! — спохватился Богдан. — Садись, пане полковнику, потолкуем, что и как, давно ведь не виделись мы.

— Так, так, воды немало утекло, — произнес задумчиво Радзиевский, опускаясь на лавку, — не стало и нашего дорогого благодетеля.

— Да, и кто б мог думать? Его величество, Найяснейший король наш, был еще в таких годах. В последний раз, когда я его видел, он был так полон сил и энергии, — произнесгрустно Богдан и умолкнул. — У нас был слух, — поднял он через несколько мгновений голову, — что вельможная шляхта, укоротила ему жизнь.

— И в этом слухе была правда. Я был при его кончине, гетман.

— Так это верно? — вскрикнул горько Богдан и, опустивши голову на грудь, произнес тихо: — Несчастный венценосный страдалец! Всю жизнь ты был игрушкой в руках своевольной шляхты. Им мало было твоего скипетра и короны, — они отняли у тебя даже жизнь.

На лице гетмана отразилось неподдельное горе.

— Да, гетмане, — произнес Радзиевский, — не короля потеряли мы в нем, а любящего, дорогого отца. — Он помолчал с минуту и продолжал взволнованным голосом: — Когда это случилось с ним, он был на охоте в Мерече. С нами было много придворных и знатной шляхты. Надо тебе сказать, что с самого твоего побега на Запорожье он жадно следил за всеми вашими делами. Казалось, он жил и дышал вашим успехом и видел в нем свою новую зарю. Это он посылал меня на Украйну к гетманам уговорить их приостановить военные действия; он поручил мне присмотреться ко всему и разузнать, какие есть шансы для твоего успеха. Я вернулся и сообщил ему свои наблюдения. Время шло, а между тем сведения, получаемые от гетманов, совершенно опровергали мои предположения: говорили, что тебя разбили наголову, приковали к пушке и вскоре привезут в Варшаву для праведного суда. Король загрустил; как ни старался он держать себя бодро при царедворцах, однако его печаль не скрылась ни от кого. И вот однажды, когда мы возвращались, окруженные панством, с охоты, к королю подскакивает усталый гонец и передает весть о твоей страшной Желтоводской победе{21}. Известие было так неожиданно, что король не успел овладеть собой; правда, в словах он не выдал себя, но на лице его заиграла торжествующая радость, и радость эту заметили все кругом. На другой день он почувствовал себя плохо.

— О боже, боже! — прошептал растроганным голосом Богдан и прикрыл глаза рукой.

— Он позвал своего лекаря и велел ему дать себе лекарства. Я умолял его не принимать ничего из рук этого продажного немца, но он ничего не слушал. Опьяненный, восхищенный твоим успехом, он находился все время в каких-то радужных мечтах. Правда, за его жизнь ему выпало не много таких счастливых минут!

Радзиевский горько улыбнулся и продолжал дальше:

— Не прошло и часу после того, как он принял микстуру немца, а состояние его уже значительно ухудшилось. С каждым часом он стал чувствовать себя все слабее и слабее; мы все всполошились. Наконец и он понял ужасную истину. О гетмане, как описать тебе, что сделалось с ним! Он плакал, как ребенок, он падал на колени перед нами, умоляя спасти его, он рвал на себе волосы, бросался ниц перед иконами. «О господи, боже мой!.. — восклицал он, простирая к небу руки. — Неужели ты возьмешь у меня жизнь теперь, когда я начинаю только чувствовать ее. Ойчизна! Ойчизна! — повторял он со слезами. — Мне не удастся спасти тебя!» С каждой минутой становился он слабее, но еще страстно боролся со смертью. Наконец мы уложили его в постель. Несколько раз еще срывался он с нее, но мало-помалу стал утихать; вспышки его становились все реже, только слезы одна за другой катились по мертвенно-бледным щекам. Мы делали все, что только было возможно; ему уже трудно было говорить, но каждое зелье, которое приносили мы ему, он выпивал с жадностью, устремляя на нас полный горячей надежды взгляд. Ему так хотелось жить в эту минуту! А между тем ничто не помогало: он умирал. Наконец и он сам убедился в этом; с ужасом открыл он тускнеющие глаза и, поманивши меня пальцем, прошептал коснеющим языком: «Умираю... ему скажи, пусть добивается всех прав, свободы, веры... но отчизну... пусть щадит отчизну... заклинаю своим прахом... другой Речи Посполитой им не найти». Здесь он упал навзничь и закрыл глаза. Мы думали, что все уж совершилось, но перед смертью он еще раз сорвался с постели. «Жить! Жить! Спасите!» — вскрикнул он, простирая к нам холодеющие руки, и упал мертвый на пол.

Радзиевский замолчал. Потрясенный ужасным рассказом полковника, Богдан сидел молча, не отрывая руки от лица.

Две эти потери, разразившиеся над ним, были так сходны между собой: и там, и здесь насильственная смерть унесла двух его лучших наставников и друзей, которые могли быть для него и поддержкой, и опорой! И оба они — и король, и владыка — в последнюю минуту жизни вспоминали о нем, но владыка говорил смело: «Дерзай! Выводи народ свой и святую веру из лядской неволи на широкую дорогу». А бедный умирающий король молил о несчастной отчизне. «Народ и отчизна!» — горько усмехнулся гетман. В сердце каждого человека два слова эти сливаются воедино, но в его сердце они стояли друг против друга как два злейших врага. Разве он не любил свою дорогую отчизну, разве не защищал ее собственной грудью от хищных врагов? Но отчизной правили паны и магнаты, а они желали погибели его народа. Как же соединить две эти правды? Которая истина из них?

Однако, несмотря на тяжелое впечатление, произведенное на него рассказом Радзиевского, гетман не терял из виду своей основной задачи: разузнать поскорее, зачем и от кого приехал к нему Радзиевский.

«К чему рассказал он ему о смерти короля? Между его рассказом и причиной приезда должна быть какая-то связь, — думал про себя Богдан. — Здесь кроется что-то весьма любопытное. И его надо раскрыть поскорее».

С этой мыслью гетман поднял голову и, вздохнувши глубоко, произнес печальным голосом: