Я тебе изменяю - Амелия Борн

снимать то, что уже наснимали!

Катька, внезапно даже для меня приняв настолько воинственный вид, что казалось, могла растерзать даже толпу мужиков, пихнула Божену, отчего та отступила на пару шагов, но телефон из рук не выпустила. А мгновением позже ее лицо искривилось от ярости, став похожим на уродливую мерзкую маску.

– Не смей меня трогать! – возопила Божена, но агрессию свою выпустила вовсе не на Катю, а на меня.

И один бог ведал, чем могла окончиться ее попытка добраться до моего лица, когда любовница Глеба бросилась к нему с растопыренными ногтями, если бы не точный удар.

Нанесенный объемной сумкой.

Принадлежащей… Римме Феликсовне.

– Похабница! Не смей! Трогать! Олю! Ах, ты, дрянь такая! Убирайся! Убирайся вон!

Каждый свой выпад свекровь сопровождала попыткой ударить Божену своими пожитками вновь. Какие-то из них достигали цели и, слава всем святым, нимфа не рассыпалась от них в труху. Хотя, я бы не отказалась посмотреть на то, как ее прах развеивается по ветру.

Наконец, Божена была смещена с поля боя в ту сторону, откуда смогла сбежать, при этом делая вид, что ничего особенного не произошло. Когда же она исчезла из виду, а мы с Катей удивленно переглянулись, Римма Феликсовна сдула прядку со лба и, повернувшись к нам, сказала:

– Оля… мы можем поговорить? По-человечески… по-настоящему?

– Как не говорили никогда? – язвительно спросила Катя, но, поймав мой взгляд, которым я всячески сигнализировала ей, что благодарна, но дальше справлюсь сама, вскинула руки и добавила: – Присмотрю за Тео. И если что – я рядом.

Я же кивнула Римме Феликсовне на скамейку, стоявшую чуть поодаль, и свекровь, стеснительно улыбнувшись, прошествовала в указанном направлении.

– Извини, что я без приглашения, – в первую очередь сказала Римма Феликсовна, отчего мои глаза, должно быть, весьма заметно округлились.

Заметив это, она уперлась взглядом в землю: кажется, я никогда еще не видела ее настолько смущенной, настолько… неуверенной.

Нет, Римма Феликсовна, которую я помнила, всегда и все знала лучше всех и не сомневалась ни в чем. Ни в том, какой суп лучше варить для ее сына, ни в том, какая женщина ему больше подходит.

Я прислушалась к себе: странно, но былой горечи по этому поводу больше не было. Наверно, от того, что нам со свекровью было уже нечего делить.

Видимо, сочтя мое молчание за осуждение, Римма Феликсовна поспешно выпалила вдогонку:

– Оля, я просто гуляла неподалеку и…

– Неподалеку от моего дома? – не скрыла я своего удивления.

Римма Феликсовна вдруг смутилась еще сильнее.

– Ну, у вас ведь парк прямо через дорогу. Я там и была…

Это пояснение сбило с толку еще больше. Что вообще происходило? Насколько я знала свою свекровь, она из дома лишний раз прежде не выходила, предпочитая обществу людей компанию своих лекарств. И сына, конечно же.

Похоже, все эмоции ясно читались у меня на лице, потому что она легонько махнула рукой, словно закрывая этим тему, и добавила:

– В общем, я была неподалеку и увидела Божену. Пошла за ней, а тут… такое…

Свекровь поморщилась: отвращение к этой идеальной кандидатке в пару моему мужу было ясно написано на ее лице. Меня могло бы это даже рассмешить, но сил не осталось даже на улыбку.

– Вы хотели поговорить, кажется, – заметила со значением и наблюдала, как свекровь неловко помяла пальцами ручку своего грозного оружия – сумки.

– На самом деле я хотела просто сделать то, что стоило сделать уже давно… попросить прощения.

Наверно, высыпь она на меня все проклятия и оскорбления, существующие в этом мире, я и то удивилась бы меньше. Ее ненависть была привычна и даже понятна, а вот эта, новая Римма Феликсовна, меня даже немного… пугала. Потому что я больше не представляла, с кем имею дело.

– С чего вдруг? – только и сорвалось с губ в ответ.

Она помолчала некоторое время, все так же глядя на свои руки, мнущие сумку, прежде, чем отважиться поднять на меня глаза. И я видела – это действительно далось ей с трудом.

И все же Римма Феликсовна прямо встретила мой взгляд и в ее глазах стояло столько боли и раскаяния, что теперь уже мне захотелось увести взор в сторону, потому что стало вдруг невозможно это выдерживать.

– Инфаркты творят чудеса, – наконец произнесла она с грустной, ломаной улыбкой. – Я много думала там, в больнице. Обо всем. О том, что довела сына до того, что он на меня наорал. О том, что сделала его несчастным, хотя хотела прямо противоположного, воображая, будто знаю, что для него лучше… А теперь понимаю: счастлив он был только с тобой. И это его выбор, осуждать который я не имела права.

Ее губы резко поджались, скривились, как от отвращения.

– Оля, я даже выразить не могу, как жалею о том, что пыталась свести Глеба с этой…

– Похабницей? – невольно улыбнулась я.

– Именно.

Мы ненадолго замолчали, каждая, очевидно, думая о чем-то своем. Наконец я произнесла:

– Хотелось бы верить вам, Римма Феликсовна, но… люди ведь не меняются.

– Меняются! – с неожиданным жаром заявила свекровь. – Но я и не прошу мне верить, я просто…

– Хотите очистить свою совесть?

– Хочу, чтобы ты знала, что я очень сожалею.

Я пожала плечами:

– И что теперь толку, Римма Феликсовна? Мы с Глебом разводимся.

Хотелось добавить «как вы и мечтали», но я проявила чудеса выдержки.

– Знаешь, Оля… – раздумчиво произнесла она в ответ. – Я только недавно поняла, как порой полезно поставить себя на место другого человека.

– Что вы имеете в виду?

– Я отпустила Глеба. Отпустила, когда встретила человека, который показал мне, что жить надо не прошлым – настоящим. Я хотела, как лучше, но, кажется, только обидела сына своим поступком…

Я обдумывала ее слова несколько секунд, а потом, не сдержавшись, расхохоталась.

– Вот оно чтооо, – протянула, отсмеявшись. – Вы, Римма Феликсовна, как заправский грешник, который попросту пытается купить себе