Широкий Дол - Филиппа Грегори

– Ну, теперь лети, Канни, и живи сам, – сказала я, – потому что мне больше неведомы ни любовь, ни мудрость.

Совенок еще крепче вцепился в мою руку, покачиваясь под порывами ветра, кивнул, дернулся всем телом, но продолжал спокойно сидеть, поглядывая по сторонам.

– Лети же! – рассердилась я, схватила его и швырнула вверх, целясь прямо в луну и надеясь, что теперь совенок все-таки улетит и унесет с собой всю мою боль и печаль. Но он перевернулся в воздухе и неловко, точно щетка из перьев для сметания пыли, рухнул на землю с высоты второго этажа. Я охнула, увидев, как он падает, и в ужасе схватилась за подоконник. Но во мне уже скопилось достаточно жестокости, чтобы тут же не броситься вниз. Во время своей мучительной борьбы с детскими иллюзиями, постепенно взрослея, я поняла одно: все на свете имеет свои последствия. Все, что ты говоришь или делаешь, – все имеет некие последствия, которые потом непременно скажутся. Если я бросаю только что оперившегося птенца в ночную тьму, он может упасть и сломать себе шею. А если я кивну убийце в знак согласия с ним, то за этим последует кровавое убийство. И если я завлеку своего возлюбленного в ловушку, его схватят за ноги железные челюсти капкана, и он будет медленно умирать, истекая кровью. Истекая, истекая, истекая кровью.

Но совенок не разбился, хотя, кувыркаясь, и полетел вниз; перед самой землей он все же успел раскрыть крылья и скользнул, почти касаясь травы, в сторону огорода, где с шумом приземлился на куст черной смородины. Его оперение в лунном свете казалось совсем светлым. Я смотрела, как он там сидит – совсем неподвижно и, возможно, удивляясь тому, что внезапно оказался на свободе. Я медленно разжала пальцы одной руки, вцепившиеся в подоконник. Но моя вторая рука продолжала что-то сжимать. Я просто представить себе не могла, что бы это могло быть, и заставила себя разжать точно сведенные судорогой пальцы. На моей ладони была горсть земли, смешанной с сухими листьями. Я, видимо, бездумно сжала ее в руке, когда ждала в лесу второго крика Ральфа, и до сих пор продолжала крепко сжимать этот комок. А Канни тем временем расправил крылья и полетел низко над землей в сторону леса, давно ждавшего его возвращения, и мне казалось, что это летит мое послание лесу и в нем говорится, что сегодня я утратила и мудрость, и любовь.

Я так и уснула, сунув руку с горстью лесной земли под подушку и пачкая чистые ирландские льняные простыни, о которых так грезил Ральф. Сон мой был легок, как у хорошей девочки, и мне ничего не снилось. Утром я завернула комок земли в бумагу для папильоток и спрятала в шкатулку для драгоценностей. Нелепый поступок, но я и себя в то утро ощущала нелепой, и в голове у меня была какая-то странная легкость, какая-то пустота, и все вокруг казалось мне нереальным, словно и вчерашний вечер, и все это бурное лето были просто необычным сном, который все еще продолжает мне сниться. Эта горсть земли казалась мне неким талисманом, оберегом, способным отогнать тот страх, что преследовал меня до самого дома, точно черный пес. И потом, эта горсть земли только и осталась у меня от Ральфа теперь, когда улетел подаренный им совенок. Горсть земли с того места, где к нему пришла смерть. Горсть нашей земли, земли Широкого Дола.

Весь следующий день я ждала вестей о смерти Ральфа. Я была уверена, что слуги уже принесли в дом из деревни какие-нибудь жуткие сплетни насчет его гибели, и ждала, что мама или Гарри повторят эти сплетни за завтраком. Потом я снова ждала, надеясь, что они расскажут услышанную ими историю об этом «ужасном несчастном случае» за чаем. Ждала за обедом, ждала вечером, когда мы сидели с мамой в гостиной… Но так и не услышала об этом ни слова.

– Беатрис, дорогая, ты за весь день не съела ни крошки, – ласково укорила меня мама. – Постарайся, детка, съешь хоть что-нибудь. Ты выглядишь страшно утомленной.

Гарри поднял на меня глаза и, заметив мое бледное и напряженное лицо, сказал:

– Она просто горюет, мама. – Он поднялся с кресла – он, как всегда, сидел у камина напротив мамы, – пересел ко мне на диван и ласково взял меня за руку. – Бедная моя Беатрис! – с нежностью сказал он. – Ты не должна так печалиться. Папе это не понравилось бы.

Я заставила себя улыбнуться, но в сердце у меня царил леденящий холод. Потом вдруг мелькнула пронзительная мысль: Гарри знает, что Ральф мертв, и просто скрывает это от меня, желая меня поберечь.

– Понимаешь, у меня такое ощущение, будто вот-вот случится что-то ужасное, – сказала я, беспомощно пожав плечами. – Я сама не знаю, отчего мне так кажется. По-моему, мне сразу стало бы легче, если бы то несчастье, которое мне мерещится, и впрямь случилось. Тогда я могла бы думать, что беда нас уже миновала.

– Это как волшебное число «три», – совершенно не к месту сказала моя мать, бросив на меня странно проницательный взгляд. – Но ведь у нас, кажется, все в порядке? И больше ничего плохого не случилось, не правда ли, Гарри?

Гарри потрепал меня по руке; но даже его участие и нежность были не в силах преодолеть мое холодное отчуждение.

– Нет, мама, не волнуйтесь, ничего у нас не случилось. И ты не волнуйся, Беатрис. Все хорошо. Да и что может еще у нас случиться? Ты, Беатрис, просто переутомилась, а у вас, мама, в голове одни волшебные сказки. Завтра утром нам всем, надеюсь, станет уже гораздо легче.

Но и завтра утром мне легче не стало. Ни завтра, ни послезавтра. Конечно же, думала я, теперь его уже кто-нибудь да нашел. Мег, его мать, наверное, вернулась домой, увидела, что там никого нет, а дверь распахнута настежь, и стала звать его, а потом, возможно, прошла немного по тропе. Или сходила в деревню и позвала кого-нибудь, чтобы помогли ей искать сына, и они, разумеется, вскоре его нашли. Угодившего в собственный капкан. С переломанными ногами. А может, и мертвого… Я сидела у себя в комнате на подоконнике, глядя в сад, и, сама того не сознавая, щипала собственные запястья, так что в итоге на них появились красные пятна. Чем эти медлительные и ленивые люди могут быть так заняты, если никто до сих пор Ральфа не обнаружил? Разве можно считать Мег любящей матерью, если она до сих пор не встревожилась, не почувствовала, что с ее сыном случилась беда, не начала его разыскивать?

Снова и снова перед глазами моими возникала одна и та же сцена: весть о смерти Ральфа приносят в деревню, деревенский плотник начинает мастерить гроб, кто-то из наших слуг рассказывает о случившемся Гарри или маме; ну а мне моя горничная Люси уже поведала шепотом всю эту историю. Всевозможные сплетни кипят и в деревне, и у нас на кухне. Мне надо быть терпеливой. И постоянно следить за собой, чтобы на поверхности не было заметно ни промелька той бури, что бушует в моей душе. Хотя теперь-то, надеюсь, они уже должны были бы его найти!