Я послал тебе бересту - Янин Валентин Лаврентьевич

Когда сверток бересты опустили в горячую воду и стали осторожно разворачивать, из него неожиданно выпал еще один. В тугую трубку были, оказывается, свернуты два исписанных берестяных листа, а не один. Уже беглый взгляд на оба куска бересты говорил, что они написаны одним почерком. Мы знали, что порой берестяные письма не умещались на одном листе, и их писали на нескольких. Такие листочки уже встречались на раскопках.

Имея вид целой грамоты, сохранившейся без каких-либо видимых дефектов, они начинались с полуслова и заканчивались на середине фразы, оставляя простор для любых домыслов о содержании предыдущего и следующего листков. На этот раз, по всей вероятности, гадать не придется.

Читаем первый лист — тот, который был снаружи: «Поклон от Смена к невестке мое. Аже будешь не поминала, ино у тебе солоду было, а солод ржаной в потклете, и ты возми колобью, а муке колко надобь. И ты испеки в меру. А мясо на сеньнике. А цто рубль дать Игнату, и ты дай».

Очень ясная грамота. Семен объясняет своей невестке, где у него дома лежат разные продукты — солод и мясо. Странным может показаться, что невестка не знает этого. Казалось бы, ведать продуктами — дело женское. Но представим себе, что невестка впервые приехала к своему свекору погостить, а он — в отъезде. Пришлось писать ему и спрашивать. Вот он и отвечает: «Про солод ты меня не спросила: наверное у тебя есть свой. Но все же его можно взять горсть в подклете. Насчет муки — не стесняйся, бери сколько нужно. И пеки сколько нужно, д МЯС(0 4^- на сеннике». Наверное, в отсутствие Семена заходил за рублем какой-то Игнат, а невестка, не зная, как быть, тоже запросила свекора. Он и про рубль ответил: «Отдай рубль Игнату».

Некоторые слова нужно пояснить. Подклеть — это нижний этаж дома, такое слово нам уже встречалось. Сенник — сарай. Солод — широко применявшийся бродильный продукт. Его приготовляют из начавших прорастать и затем высушенных зерен. К ржаной муке ржаной солод примешивали, чтобы придать хлебу приятный привкус.

Читается-то грамота легко, но одно не совсем понятно. Как могло письмо Семена невестке, документ сугубо личный, попасть на усадьбу Юрия Онцифоровича? Понятно, если бы автором письма был сам Юрий. Он мог бы разъяснить своей невестке, жене сына Михаила, где что лежит и сколько нужно взять. А вот может ли невестка какого-то Семена иметь отношение к усадьбе Юрия? Допустим, что, например, дочь Юрия была замужем за сыном Семена. Однако тогда она и находилась бы на усадьбе Семена, а не у своего отца. Нет, здесь что-то не так. Может, Семен жил на усадьбе Юрия? Ведь на ней, как и на усадьбе «Е», было несколько жилых домов...

Не разрешит ли наши недоумения второй лист? Но что это? Второй лист тоже начинается словом «поклон». Это не продолжение письма, а еще одно письмо. Неужели невестка собирала и хранила письма своего свекор а? Что-то не похоже. Свекор — не жених, и хранить его письма — радость небольшая. Будем все же читать.

«Поклон от Смена от Миха к Сидору...».

Нет, тут что-то совершенно непонятное. Написал человек два письма разным людям, и эти письма вместо того, чтобы разойтись в разные стороны, преспокойно лежат одно в другом. Ага, вот что! Наверное, Сидор это сын Семена, муж этой самой невестки. Получили они по письму от Семена, обменялись новостями, прочитанными на листах бересты, а потом сложили вместе оба листа да и выбросили за ненадобностью. Однако читаем дальше:

«Поклон от Смена от Миха к Сидору. Как имешь продавать, и ты дай нам ржи на лолтину, как людом поцнешь давать...».

Нет, наше предположение неверно. Вряд ли отец станет у собственного сына покупать на полтину ржи, да еще тогда только, когда тот начнет чужим людям продавать, а не раньше. Сидор для Семена — человек чужой так же, как и для его невестки. Единственное, что пока понятно из этой второй грамоты, так это то, что экономить солод, взять его только «колобью», невестка должна потому, что его в подклете Семена осталось мало. Муки она может брать, сколько ей заблагорассудится, а о солоде приходится специально заботиться. Ведь рожь-то, нужно думать, и потребовалась для приготовления нового солода.

Однако в грамоте остались еще две строчки. Что в них? А вот что: <«А грамота к тебе с моим детиною».

Вот теперь, наконец, все стало ясно. Ни невестка, ни Сидор писем Семена так и не получили. Напрасно Семен старался, выписывая на бересте слова привета. То ли не доехал детина до Сидора, то ли не достучался в широкие ворота усадь|бы, что стояла .на углу Великой и Коз-модемья'нской улиц... Да-да, Сидор-то ведь жил на усадьбе «Е», как раз напротив Юрия Онцифоровича! Это наш карельский данник, любитель лососины, получатель козлового товара. Мы видим, что он на новгородском рынке реализовал не только рыбу, но л рожь.

То ли не доехал детина до Сидора, то ли не достучался в широкие ворота его усадьбы, только окликнули детину со двора Юрия Онцифоровича. А что было дальше, каждый может вообразить себе сам. Может быть, увидел детина на тесовом крыльце самого хозяина, знатного боярина Юрия Онцифоровича, сорвал с головы шапку и, тряхнув в поклоне кудрями, не заметил, как в грязь плюхнулись Семеновы письма. А может быть, в ожидании Сидора напробовался детина браги из посадничьей поварни и потерял Семеновы письма вместе с шапкой. Что ж, я такое, нужно думать, бывало!

Замечательно, разумеется, и то, что грамоты, которые 550 лет назад послал Семен, люди впервые прочли лишь летом 1959 года. Думал ли он, что посылает свои письма не за несколько десятков верст к невестке и Сидору, а из пятнадцатого в двадцатый век?

Если учесть, что оба эти письма найдены на глубине в сто двадцать девять сантиметров, то легко прикинуть, что из глубины веков они шли к нам со скоростью два миллиметра в год. Вряд ли в истории почты найдется пример более медленной «транспортировки» корреспонденции. Впрочем, почта здесь не при чем. Во всем виноват детина, которого нам нужно не ругать, а благодарить. Ведь еще вопрос, читали бы мы эти письма, если бы они дошли до своих адресатов: их могли выбросить, изодрав в мелкие клочья, или бросить в печь. Со своим письмом невестка, наверное, так и поступила бы.

Бесконечное разнообразие текстов

Берестяные грамоты бесконечно разнообразны по содержанию. Ведь они писались людьми разных социальных уровней и занятий, разных наклонностей, охваченных разными заботами и разным настроением. Одни письма написаны в горе, другие в порыве хозяйственного рвения. Порой рукой писавшего водил гнев, а порой — страх. Авторы грамот делали записи для личного употребления и для других людей, своих адресатов. Жизнь постоянно давала поводы для того, чтобы то один, то другой новгородец,

отвязав от пояса отполированное частым употреблением «писало» и расправив белый берестяной лист, садился царапать на березовой коре записку, письмо, распоряжение или донесение. Береста сохраняет все —• от первых робких шагов в овладении грамотой до духовного завещания и извещения о смерти. И те четыре сотни грамот, которые собраны за двенадцать лет на Неревском раскопе, можно сравнить с разбитым на сотни кусков громадным зеркалом, каждый осколок которого запечатлел небольшую, случайно отразившуюся в нем частицу давно исчезнувшего мира.

Эта пестрота текстов определила и многообразие возможностей познания прошлого, заложенное в исписанной бересте. Уже сейчас к началу третьего десятилетия нашего знакомства с новым, открытым в 1951 году историческим источником, этот источник бросает яркий свет на многие, долго остававшиеся в тени закоулки новгородской истории, знакомя нас со средневековым Новгородом подчас с неожиданной стороны.

Вот, к примеру, найденная в 1957 году около мостовой Великой улицы в слое середины XV века грамота № 298. Это небольшой прямоугольный, обрезанный со всех сторон кусок бересты со следующим текстом: «Костка сына Лукина, Офремова сына. Купра Иванова сына, Онитвька. Купра Фомина сына. Игнатья Юрьева сына».