Ганнибал: Восхождение - Томас Харрис

— Prive, prive! — Эркюль махнул в сторону лестницы. — Туалет там!

Когда они поднялись наверх, он направил Ганнибала в нужную сторону.

Он вернулся к столу, когда принесли мороженое.

— Кольнас теперь именуется Клебер. В лицензии так написано. Месье Клебер, проживающий на улице Жулиан. Ах-ах, смотрите-ка!

Петрас Кольнас вышел на террасу со всей своей семьей, празднично одетый — он собирался в церковь.

Все разговоры вокруг превратились для Ганнибала в удаляющийся шум; перед глазами замелькали темные пятна.

Костюм Кольнаса был из новенького, чуть поблескивающего тонкого сукна. На лацкане виднелся значок клуба «Ротари»[67]. Его жена и дети смотрелись просто великолепно, очень похожие на немцев. На солнце короткие рыжие волосы и усы Кольнаса блестели, как кабанья щетина. Кольнас подошел к кассе, посадил сына на высокий барный табурет.

— Кольнас Процветающий, — заметил Ганнибал. — Ресторатор. Гурман. Даже по дороге в церковь проверяет кассу. Какой аккуратист!

Метрдотель взял книгу предварительных заказов со столика возле телефона и открыл ее перед Кольнасом для проверки.

— Помяните нас в своих молитвах, месье, — сказал он.

Кольнас кивнул. Украдкой от завтракающих посетителей он вытащил из-за пояса английский револьвер «уэбли» 455-го калибра[68] и положил его на прикрытую занавеской полку позади кассы, потом одернул свой жилет. Выбрал из кассы несколько блестящих монет и протер их платком. Одну монету вручил сыну, сидевшему на высоком табурете у бара. «Это ты опустишь в кружку для пожертвований в церкви. Положи в карман». Потом наклонился к маленькой дочери и дал ей вторую монету. «А это ты опустишь. В рот не бери. Положи в карман».

Люди, пившие за стойкой, на некоторое время отвлекли Кольнаса. Кроме того, он должен был поздороваться с постоянными посетителями заведения. При этом он учил сына, как нужно пожимать знакомым руку. Его дочка между тем отпустила его брюки и побрела нетвердой походкой между столами, просто очаровательная в своих воланчиках, кружевном чепчике и детской бижутерии. Все посетители улыбались ей.

Ганнибал взял вишню со своего мороженого и положил ее на край стола. Ребенок подошел, чтобы взять ее, вытянув вперед ручонку и уже расставив большой и указательный пальчики, чтобы ухватить ягоду. Глаза Ганнибала сверкали. Язык на мгновение показался изо рта, и тут он вдруг запел:

— Ein Mannlein steht im Walde ganz still und stumm… Ты знаешь эту песенку?

Пока девочка ела вишню, Ганнибал положил ей что-то в карман.

— Es hat von lauter Purpur, ein Mannlein urn.

Кольнас вдруг оказался возле стола. И взял дочь на руки.

— Она не знает эту песенку, — сказал он.

— Тогда вы должны ее знать. Судя по акценту, вы ведь не француз.

— Вы тоже, месье, — заметил Кольнас. — Нетрудно догадаться, что вы и ваша жена не французы. Только теперь мы все французы.

Ганнибал и леди Мурасаки наблюдали, как Кольнас усаживает свое семейство в машину.

— Прелестные дети, — сказала она. — Особенно девочка.

— Ага, — ответил Ганнибал. — У нее на руке браслет Мики.

* * *

Высоко над алтарем в церкви Спасителя имеется особо кровавое изображение Христа на кресте, картина XVII века, когда-то вывезенная с Сицилии в качестве военного трофея. Под распятым Христом возник священник, подняв руку с чашей вина для причастия.

— Вкусите, — сказал он. — Сие есть кровь моя, пролитая во искупление грехов твоих. — Он протянул просфору. — Сие есть тело мое, которое за вас предано, принесено в жертву, дабы вы не погибли, но спаслись для жизни вечной. Примите, вкусите и всякий раз, когда делаете сие, творите сие в мое воспоминание.

Кольнас, держа детей на руках, положил просфору в рот, вернулся на скамью и сел рядом с женой. Когда все причастились, по рядам понесли блюдо для пожертвований. Кольнас зашептал на ухо сыну. Мальчик вынул из кармана монету и опустил ее на блюдо. Кольнас прошептал то же самое на ухо дочери, которая иной раз забывала про пожертвования.

— Катерина…

Девочка порылась в кармашке и положила на блюдо почерневший солдатский медальон с надписью «Петрас Кольнас». Кольнас не видел его, пока служка не поднял медальон с блюда и не вернул его, ожидая с терпеливой улыбкой, когда Кольнас заменит медальон монетой.

49

На открытой террасе леди Мурасаки плакучая вишня в горшке свешивала свои ветви над столом, и ее самые нижние побеги щекотали Ганнибалу волосы. Он сидел напротив леди Мурасаки. За ее плечом виднелся освещенный собор Сакре-Кер, повиснув в ночном небе как капля лунного света.

Она играла на изящном кото «Море весной» Мияги Митио[69]. Волосы ее были распущены, теплый свет лампы мягко лежал на коже. Она смотрела прямо на Ганнибала и перебирала струны.

Ее лицо всегда было трудно читать, и это ее качество Ганнибал по большей части находил занятным. С годами он все же научился его читать, не с осторожностью, но со вниманием и интересом.

Музыка постепенно стихала. Последняя нота еще звучала, когда сидевший в своей клетке сверчок судзумуши ответил аккордам кото. Она просунула ломтик огурца между прутьями, и сверчок утащил его внутрь. Она как будто смотрела сквозь Ганнибала, куда-то позади него, на отдаленный холм, а потом он вдруг почувствовал, что ее внимание окутывает его, и она произнесла знакомые слова:

— Я вижу тебя, и сверчок поет в унисон с моим сердцем.

— Мое сердце трепещет от счастья при виде той, что научила мое сердце петь, — отвечал он.

— Сдай их инспектору Попилю. Кольнаса и всех остальных.

Ганнибал прикончил свое саке и поставил чашку на стол.

— Это вы из-за детей Кольнаса, да? Вы же складываете бумажных журавликов для детей.

— Я складываю журавликов за твою душу, Ганнибал. Тебя затягивает во тьму.

— Не затягивает. Когда я не мог говорить, меня не затягивало в молчание. Это молчание захватило меня.

— Из этого молчания ты пришел ко мне, ты стал говорить со мной. Я знаю тебя, Ганнибал, и это знание — нелегкая ноша. Тебя влечет в сторону тьмы, но тебя влечет и ко мне.

— На Мост грез.

Кото издал слабый звук, и она отложила его. Протянула к нему руку. Он поднялся на ноги, ветка вишни скользнула по его щеке, и она повела его в ванную. Вода исходила паром. Возле ванны горели свечи. Она указала ему сесть на татами. Они сидели, касаясь коленями друг друга, их лица на расстоянии фута.

— Ганнибал, поедем со мной ко мне домой, в Японию. Ты можешь получить практику в клинике моего отца, в его доме. Там много работы. И мы там будем вместе. — Она поцеловала его в лоб. — В Хиросиме зеленые побеги пробиваются сквозь пепел к свету. — Она коснулась его лица. — Если ты — выжженная земля, то я стану теплым дождем.

Леди Мурасаки взяла апельсин из чаши возле ванны. Взрезала его ногтями и прижала благоухающую руку к губам Ганнибала.

— Одно настоящее прикосновение лучше, чем Мост грез. — Она затушила стоявшую рядом с ними свечу чашкой из-под саке, оставив чашку опрокинутой на свече и держа ее там дольше, чем было необходимо.

Она подтолкнула пальцами апельсин, и тот покатился по плиткам в ванну. Она положила ладонь на затылок Ганнибалу и поцеловала его в губы — настоящий расцветший бутон, открывающийся навстречу солнцу.

Ее лоб прижался к его губам, она расстегнула ему рубашку. Он удерживал ее на расстоянии вытянутых рук и смотрел прямо в ее прекрасное лицо, в ее сияние. Они были близко и в то же время далеко друг от друга, как лампа, стоящая между двумя зеркалами.

Ее халат упал на пол. Глаза, груди, точечки света на ее бедрах, симметрия на симметрии. У него участилось дыхание.

— Ганнибал, обещай мне.

Он прижал ее к себе, очень сильно, и закрыл глаза, очень плотно. Ее губы, ее дыхание на его шее, на ямочке под шеей, на его ключице. На его ключице. Весы св. Михаила.

Он видел апельсин, плавающий в воде. На мгновение он превратился в череп олененка в кипящей воде в ванночке, он бьется, бьется вместе с ударами его сердца, словно и в смерти отчаянно силится прободать себе путь прочь оттуда. Проклятые грешники в цепях под его грудью маршировали по диафрагме в ад, расположенный под весами. Стерно-гиоид, омо-гиоид, тирогиоид, яре-е-емная вена. Ами-и-и-инь.

Теперь было самое время, и она это знала.

— Ганнибал, обещай мне. Удар сердца, и он ответил:

— Я уже дал обещание Мике.

Она неподвижно сидела возле ванны, пока не услышала стук закрывшейся входной двери. Она надела халат и тщательно затянула пояс. Она взяла свечи с ванны и поставила их перед фотографиями на своем алтаре. Их свет отражался от лиц присутствующих мертвых и от взирающего на все это самурайского доспеха, и на маске Дато Масамуне она видела будущих мертвых.

50