Допустимые потери - Ирвин Шоу

«И да почиет мир на тебе…»

Невозможно удержаться, чтобы не подумать о себе, даже в самые благоговейные минуты.

С последней мыслью, засевшей у него в голове, он покинул кладбище и в машине проехал через весь город. Очутившись в прошлом, решил посетить все места, где проходили его веселые детство и юность: старик, тоскующий по весне своей памяти, вспоминающий те времена, когда был свободен от забот и уверен в себе, времена синяков и царапин детства. Решил зайти в дом, где родился и жил до восемнадцати лет, после чего отправился в колледж и уже не вернулся. Он пройдет мимо своей школы, вспоминая и уроки латыни, и весенний бал, на котором он впервые потанцевал с девушкой, и футбольное поле, где прохладным октябрьским днем они праздновали победу… Может быть, подумал он, я загляну и телефонный справочник и поищу, остался ли тут кто-нибудь из старых приятелей. Тогда казалось, что они — друзья на всю жизнь… Увы!

Ну, а теперь о живых или, точнее, о еще живых. Он повернул к мотелю и, отложив завтрак, позвонил в Берлингтон.

На сей раз голос у Шейлы был мрачен.

— С ней все так же. Врач говорит, что это хороший признак. Доктора… — Она вздохнула. — Мы хватаемся за каждое их слово, стараемся убедить себя, что дела идут все лучше, верим в них. Они делают все, что могут, но от судьбы не уйдешь. Как ты?

— Прекрасно.

— Оливер у тебя?

— Нет. Прошлой ночью я уехал в Форд-Джанкшн. Я здесь в мотеле. Я подумал, что было бы неплохо уехать из Нью-Йорка на пару дней.

— Форд-Джанкшн, — задумчиво повторила она. — У тебя нет других забот?

— Это утро стоило всего, — сказал он. — Верь мне. Выяснилось, что меня осенила прекрасная идея.

— Надеюсь, — с сомнением произнесла она. — Слушай. Я не могу отсутствовать в школе больше, чем два дня. Оставайся там, где ты находишься, или гуляй в окрестностях, сколько тебе вздумается. Только не возвращайся в Нью-Йорк, пока я не приеду. Мне пришло в голову, что скоро начинаются весенние каникулы, и мы можем уехать на Олд Лайм, раскинуть там лагерь и отдохнуть вдали от всех дней десять или около того. Используем наш отпуск, а если с матерью что-то случится, Берлингтон не так далеко. Как тебе эта идея?

— Ну… — Он начал что-то говорить о работе, но Шейла прервала его.

— Ты не должен сразу принимать решение. Позвони мне завтра утром, и мы все обсудим. Я обещала врачу, что буду в больнице до десяти. Пожалуйста, прошу тебя, подумай о себе, мой дорогой. И оставь своих мертвых в покое.

Первым делом он поехал к дому, в котором родился. Свернув на знакомую улицу, сбросил скорость, проезжая мимо старого дома Уайнстайнов. Как и все остальные строения, он был окружен аккуратно подстриженной лужайкой; все дома, обшитые деревянными планками или крытые гонтом, отличались скромностью и старомодностью, с удобным крыльцом, над которым красовались декоративные викторианские завитки. Но этот дом навевал на Деймона особые воспоминания. Манфред Уайнстайн, его ровесник и ближайший друг с десяти лет до момента расставания, когда они разъехались по разным колледжам. Манфред был одним из лучших спортсменов в городе, звездой защитной линии в бейсбольной команде школы. Он был толстощек и обладал обманчиво спокойной внешностью, волосами цвета пакли, вздернутым носом и детской розовой кожей, которая не загорала даже под полуденным солнцем. У него был неожиданно низкий и очень громкий голос, и во время, матчей он, обращаясь к товарищам по команде, мог перекричать всех на стадионе. Учился достаточно хорошо, любил читать, предпочитая Дюма и Джека Лондона, но был фанатично убежден, что будущее его — бейсбол. Как хороший друг, Роджер, хотя сам не очень увлекался бейсболом, проводил долгие часы на стадионе, подавая ему мячи, которые Манфред ловил легко и изящно, и они уходили с поля, только когда становилось темно. Среди общих друзей бытовало неколебимое убеждение, что Уайнстайн завершит свою спортивную карьеру в высшей лиге. И тут Деймон вспомнил, что ни разу не встречал фамилию Манфреда ни в одном из газетных отчетов об играх Национальной или Американской лиг, и задумался, что же, собственно, произошло.

Уайнстайн поступил в колледж Арнольда в Нью-Хевене, готовивший учителей физического воспитания. Деймон, все еще лелеявший мечту покорить Бродвей как актер, поступил в Карнеги-тех, драматическая студня которого пользовалась самой высокой репутацией. Летом Манфред играл за какую-то не очень заметную команду из Кейп-Кода, в которой собирались игроки из колледжей Новой Англии, пока Деймон искал себе занятие в разных театриках «под соломенной крышей» по стране.

С началом войны Манфред пошел в морскую пехоту, а Деймон выбрал себе отдел снабжения того лее рода войск, потому что его семья постоянно испытывала финансовые затруднения, и деньги, которые он мог тут получать, помогли бы его отцу и матери продержаться на плаву. Вернувшись в свой городок на похороны отца, Деймон услышал, что Уайнстайна тяжело ранило на Окинаве и он до сих пор лежит в военно-морском госпитале.

Медленно проезжая мимо его дома и не сводя с него глаз, Деймон почувствовал угрызения совести из-за того, что такую тесную мальчишескую дружбу свели на нет капризы времени и географии. Он не знал, как сложилась у Манфреда жизнь, жив ли он или умер, и подумал, узнают ли они друг друга, если случайно столкнутся на улице.

Обаятельный юный защитник — не единственный обитатель этого дома, интересовавший его. Элси, сестра Манфреда, была первой женщиной, с которой Роджер оказался в постели, когда ей было восемнадцать, а ему — семнадцать лет. Светловолосая, голубоглазая девушка с мягкими, нежными чертами лица, чуть полноватая, как се брат, но в то же время очень привлекательная, она была застенчива и романтична. Ее чуть вздернутый, слегка удлиненный носик придавал ей экзотическое обаяние, из-за чего она казалась старше своих лет. Элси была одной из лучших учениц школы, обожала чтение и помогала брату с Роджером готовиться к экзамену по истории, в которой прекрасно разбиралась. Она призналась Деймону, что хочет учиться в Сорбонне и попутешествовать по Европе, чтобы посмотреть на те места, о которых читала: Аустерлиц, поле славы Наполеона, церковь Сан Хуан де Луц, в которой было бракосочетание Генриха IV и испанской принцессы и где умер Веласкес. Роджер был без ума от нее с десяти лет и не верил своему счастью, когда она в первый раз поцеловала его и потом, когда отдалась ему.

Как и Деймон, она была совершенно невинна, и у них все произошло впопыхах и быстро. Опи торопились и во второй раз, занимаясь любовью, потому что были в его комнате, и он не знал, когда вернутся родители. Смущенный неловкими предосторожностями, которые предпринимала Элси, он спросил ее, что она будет делать, если обнаружит, что забеременела.

— Я покончу с собой, — спокойно сказала она.

Вспоминая это время, Деймон подумал о том, как непохоже нынешнее молодое поколение на молодежь дней ею юности. Сам он не имел детей, если не считать сына Джулии Ларш, но от своих друзей, у которых были дети-подростки, слышал, как юноша, не имеющий нрава голоса, приглашает на уик-энд в дом девочку, и та без всякого стеснения знакомится с его родителями, и о матерях, дарящих дочери в день пятнадцатилетия противозачаточные таблетки. Он не знал, к чему ведут подобные изменения, укрепилась ли любовь на столь долгом пути, но сомневался, что сегодня восемнадцатилетняя девушка скажет, что покончит с собой, обнаружив, что беременна.

Во всяком случае, испуганный словами Элси, он никогда больше не притрагивался к ней, и с тех пор, как она закончила школу и уехала в Бостои, чтобы поступить там в колледж, они больше не виделись. Манфред никогда не показывал вида, что знает о романе между сестрой и своим лучшим другом, и, проезжая мимо дома, который он знал не хуже своего собственного, Деймон пытался понять, молчал ли Манфред из-за того, что действительно ничего не знал, или проявлял такт.

Привыкший к постоянной смене пейзажей в Нью-Йорке и обилию соседей в городе, где он обосновался после войны, Деймон восхищался первозданным обликом улицы, ее мирным покоем; даже воздух, казалось, был таким же, как и сто лет назад, и останется таким же еще через сто лет. Единственная разница заключалась в том, что деревья на углу здорово выросли с тех пор, как он в последний раз видел их, но когда он оказался рядом со своим домом, тот представился ему точно таким нее, каким он его запомнил в последний раз на похоронах отца, только тогда он был выкрашен в белый цвет, а сейчас стал темно-коричневым с красными ставнями. Отец по завещанию оставил ему дом, но суммы, которые предстояло выплачивать за него, были столь высоки, что Деймон, в то время еще пытавшийся завоевать себе положение в театрах Нью-Йорка, знал, что даже с тем доходом, на который он рассчитывал, если решит сдать дом в аренду, не сможет себе позволить ежегодные платежи. Поэтому продал дом и, получив за него деньги, был счастлив, что смог расплатиться с долгами отца.