Америkа reloaded game (с редакционными примечаниями) - Кирилл Еськов

– …Вы спасли мою честь, сэр, – прочувствованно произнес на прощание Рингвуд (трибунал поначалу явно не прочь был назначить в козлы отпущения именно его, дабы выгородить лорда Сеймура). – Вечный ваш должник!

– Майор майора не обидит, – ухмыльнулся ирландец. – А долг можете отдать потом девонширским сидром, а то у нас, в Калифорнии, с этим делом как-то не налажено.

– Договорились!

17

– М-да… – покрутил головой Расторопшин. Уже давно рассвело, но света в комнате почти не прибавилось: затопившая улицы непроглядно-серая петербургская дождевая муть норовила просочиться в комнату прямо сквозь стекло окошка, проступая на нем жирной испариной. И как только люди в этой здешней болотине живут… – Всё точно как вы и говорили, Александр Васильевич: какая там, к дьяволу, Новгородская республика! Это уже выходит какое-то Опоньское царство*…

-------------------------------------

*Опоньское царство — вымышленное государство русских старообрядцев, в котором якобы укрылись «древлеправославные иерархи», от которых должна в России возродиться «истинная церковь» (прим. ред. ).

-------------------------------------

– Угу, – кивнул Командор. – Оно самое. Сказание о Беловодье: чтоб воля, без царя и бояр, и чтоб землицы по сто десятин на каждого… Только не упускайте из виду, Павел Андреевич, одну простую вещь: это их Беловодье, их Опоньское царство – а вовсе не наше. Мы-то с вами присягали вот этой несуразной птичке, – тут он раздраженно щелкнул ногтем по казенному орлу на штофе, – которой и так-то мозгов недодали, да еще и те, что есть, зачем-то разложили на две черепные коробки…

Вот оно значит как… Ротмистр неловко отвел взгляд; обдурили его, выходит, с той вводной – самого главного-то и не сказали…

– Александр Васильевич… ваше превосходительство… Я ведь уже говорил, но могу повторить: я простой, незатейливый боевик. Умею стрелять с двух рук, по-македонски, и разговаривать с пограничными людокрадами на их языке… «на их языке» в обоих смыслах, кстати; умею организовывать покушения и умею их предотвращать. А вот разбираться в грызне бульдогов под ковром – не умею и отродясь не умел, и башку мне те бульдоги откусят напрочь точно раньше, чем выучусь… Да и не желаю я ничего знать про ту грызню! – на кой ляд мне, отставнику, чужие секреты, про особенности мозговой деятельности двуглавых птиц?

– Ну, башку-то вам, положим, уже откусили, – хмыкнул Командор, – так что чего уж теперь… Что ж до «секретов», то засекречено всё это лишь от здешнего обывателя; по всей же прочей Европе – включая царство Польское и великое княжество Финляндское, между прочим – обо всём этом можно свободно прочесть в газетах.

– И что же пишут в тех газетах? в польских, для примера? А то мы там, у себя, одичали-с в окопах…

– Да правду пишут, в общем-то: что имеет место быть тихий мятеж, который обе стороны старательно не называют этим самым словом, надеясь, что «как-нибудь срастется». Дело в том, что Колония – явочным порядком, без публичных деклараций – похерила царский Манифест об освобождении крестьян…

– А зачем?! Ведь у них же там, как я понял, и крепостного права-то, почитай, давным-давно нету?

– Вот именно! Тамошнее «крепостное право» – это фактически наследственная привилегия половины примерно сельского населения, толстенный пакет социальных гарантий от Компании калифорнийским первопоселенцам… Все, у кого было хоть малейшее желание получить «вольную», имели в своем распоряжении век с лишком – и набралось таких за тот век меньше четверти, остальных же в высшей степени устраивает тамошнее патерналистское status quo. И немудрено – система землевладения в Колонии устроена так, что стать собственниками земли (она ведь – индейская) тем крестьянам все равно не светит, и царев Манифест они прочли для себя вполне однозначно: «Ага! Прежде мы были пожизненно-наследственными арендаторами с социальным пакетом, а теперь, сталбыть, окажемся ровно теми же арендаторами, но только без пакета. Ну и – на хрена нам такое счастье?» Так что руководству-то Компании Манифест был как раз вполне в масть, а вот мужикам – наоборот. Что мужики те и высказали Конференции двенадцати негоциантов во вполне недвусмысленных выражениях, типа: «Засуньте себе такую “волю” знаете куда?..» – и высказали вполне солидарно, через свое местное самоуправление. А они ведь, между прочим, мало что при самоуправлении – так еще и все при оружии…

В общем, в Петрограде рассудили, что гнев своих мужиков будет пострашнее гнева чужого Петербурга, и лучше уж оставить всё как было. Ну, а Петербургу на этом месте просто ничего уже не оставалось, кроме как учредить Министерство колоний, дабы «восстановить вертикаль власти» – так, кажется, это дело обозвали… Единственное, чего этим добились – что «Гишпанская клятва» калифорнийцев приказала долго жить, а реальных-то средств воздействия на них как при мудрой матушке Елизавете не было, так и сейчас нету! Так что, если называть вещи своими именами, дело там идет к Петроградскому чаепитию, или чему-то вроде…

– А что, нельзя было предусмотреть для Калифорнии какой-нибудь «особый режим» введения в действие Манифеста? Чтобы не загонять их в угол? – Расторопшин, как и положено человеку военному, политической озабоченностью не страдал, однако в день смерти Николая Павловича он, как и немалое число его боевых товарищей, перекрестился с немалым облегчением, а к реформаторской деятельности Александра Николаевича относился весьма сочувственно; и что ж тут за глупость-то такая, а?

– Тут всё сложнее, и про это в европейских газетах уже не прочтешь… Молодой император крайне ограничен в свободе маневра, а флажок на его часах уже почти падает. Николай Павлович, умирая, ввел его в курс дела: дескать, «Сдаю тебе команду не в полном порядке» – но что всё настолько не в порядке, он понял, лишь заступив на должность…

Нас и нам подобных персон, ротмистр, обычно приводят к мысли, что «дальше так жить нельзя» паровой флот и железнодорожные коммуникации – в смысле их фатального для обороны страны отсутствия, плюс известная шутка: «Это неправда, будто Россия технически отстала от Запада на тридцать лет! На самом деле она отстала навсегда». Иных больше впечатляют бессильная резолюция Николая на деле о постройке Тульского шоссе: «Шоссе нет. Денег нет. И виновных тоже нет», его признание наследнику: «Похоже, у нас в России не воруют только два человека – ты да я», и запальчивые инвективы по адресу коррупционеров в собственном ближнем круге: «Рылеев с сообщниками – те бы так со мной не обошлись!» На самом деле же это – лишь следствия, а в основе всех наших здешних неустроений лежит крестьянский вопрос. Без его решения ничего у нас тут не сдвинется, и Александр, слава богу, уяснил это обстоятельство вполне отчетливо, как «необходимое, но не достаточное условие».И ведь нельзя сказать, будто Николай Павлович в тот крестьянский вопрос не вникал! Вникал, и выводы делал вполне адекватные: «Сие есть не право крепостное, а бесправие» – это ведь не Герцен в своем «Колоколе» бабахнул, а самолично государь-император; и о своем намерении «вести процесс против крепостного права» объявил едва ли не по восшествии на престол, а уж Секретным комиссиям по подготовке крестьянской реформы все и счет потеряли – как бы не больше дюжины… Но всё как-то более важные дела отвлекали: то Турция с Персией, то Польша с Венгрией, то в Сардинском королевстве кто-то неправ; «Седлайте коней, господа: в Париже революция!» – до мужиков ли тут?..Ну, и итог: смертность у крепостных росла всю вторую четверть века и к концу ее достигла почти шестидесяти на тысячу, тогда как у свободного населения Империи была – лишь чуть больше среднеевропейских сорока. В 40-х и 50-х годах смертность среди помещичьих крестьян сплошь и рядом превышала рождаемость – прежде такая жуть творилась разве только в военных поселениях. И никакие войны-неурожаи тут ни при чем, ведь среди государственных крестьян, прямо по соседству, ничего похожего не наблюдалось; а «при чем» была – сверхэксплоатация-с!.. Это при том, что Николай и законы принимал специальные, чтоб ту барскую живодерню хоть в какие-то рамки приличия ввести – но что ж тут поделаешь, коли численность дворянства за полвека с небольшим выросла вчетверо, и все кушать хотят, да еще и обзаводиться всякими затейливыми продуктами заграничной промышленной революции… Так что тянуть с реформой было уже некуда – всё, край.

– Сверхэксплоатация – это прям как будто из революционной брошюры, – хмыкнул ротмистр (благо отношения позволяли).