Искатель. 1970. Выпуск №2 - Петр Губанов

— Зиги, зиги!

Крик этот настраивал на воспоминания и о своем детстве, тоже обкраденном войной, сиротском, о настолько горькой безотцовщине, что будет помниться ему всю жизнь, если даже сам станет отцом. Он не хотел этих ранящих воспоминаний и уже с облегчением видел себя в другом — взрослом — детстве, когда учился в вечерней школе и водил совхозную машину, приходил с работы, а километры гудели в ушах; и когда ложился на лавку в комнате, выходящей окнами на Днепр, такой светлой, точно отдавали ей свет и небо и река, и казалось, что река наполняет дом своей прозрачностью непрерывно, вливается в окна; а если вливалась река, то заглядывали сюда и рыбы, и пароходы, и бакены.

Омар, сидящий сейчас с ним рядом, вздремнул, уткнулся смоляной головой ему в бок. Володя ощутил жаркую влагу его лба и постарался вести машину легче, спокойнее, хотя он и без того задержался в Алжире, уже вечереет, и надо спешить дотемна проскочить горную дорогу. Но когда сумерки пали печальным пеплом на эту однообразную, теряющую свою однообразность и обрастающую холмами даль, Володя понял, что засветло добраться все равно не успеет и некуда гнать машину, пусть мальчонка дремлет.

Горы встретили темнотой своих камней и яркостью закатного неба, словно они, горы, воспалили его нагретыми вершинами, и оно принимало желтые, оранжевые, лиловые цвета. Дорога в горах растолкала Омара на виражах и спусках, он поднял смоляную голову с потным пятном на лбу, долгое время грустно поглядывал на свет фар, бегущий впереди. Угли его глаз казались погасшими, а потом как-то сразу сверкнули антрацитовым блеском, он с белозубой улыбкой прокартавил пушкинские строчки, и Володя, угадывая, что арабчонок произнесет их еще раз, сам сказал, чтоб попасть в унисон:

Под небом Африки моейВздыхать о сумрачной России…

Как жаль, что он не помнил дальше!

Будто кто-то выгонял темноту из ущелий. Она быстро заполняла дорогу, гасила небо; и казалось странным: ехать в потемках было не так боязно, потому что обрывистый край дороги не выступал четкой границей тверди и бесплотности, не обнажал глубину ущелья, и можно было представить все лежащее по ту, опасную сторону дороги ровной темной поверхностью.

Мальчонка опять задремал или просто смежил угольные глаза, откинувшись к спинке сиденья. И по тому, как бережно, без лишних толчков притискивался он к Володе на поворотах, когда упругая сила кренила его набок, Володя ощутил, что Омар уже не дремал, что для него наступило время вечернего раздумья и что все его двенадцать лет жизни собрались вот сейчас на горной темной дороге, пригорюнились и смотрят вдаль, вопрошают у гор, у дороги, у неба, звезд, какие годы ждут впереди.

— Мальчик, мальчик! — чуть гортанно, точно перекатывая леденец во рту, сказал Володя. — Ну что же ты? Гляди вперед, помогай вести машину, да не клони головы. Смотри веселей!

И Омар, будто поняв все до единого словечка, тотчас вздернул голову и подался вперед, и глаза его наполнились теплым блеском. Но в ту же секунду он отпрянул, и с тревогой взглянул на Володю, и поддел локтем: «Смотри, смотри!» Но Володя уже и сам видел впереди, на гребне восходящей дороги, темные фигуры людей. Их было не меньше пяти, и стояли они так, что занимали весь проезд, стояли в твердом ожидании. Володя принялся сигналить, но никто из них не сдвинулся, не отступил, а расстояние сокращалось, и Володя, снижая скорость и вовсе притормаживая, вскоре увидел их с карабинами за плечами и, не различив на рукавах знакомых ему нашивок солдат революционной армии, напрягся, и частый молоточек где-то у виска застучал: «Контра! Контра!»

Они не сдвинулись с места и тогда, когда грузовик почти уперся одному из них бампером в ноги; и тот, который так непреклонно стоял на пути, небритый, с вскинутым карабином, первый шагнул к дверце и зло хватил ее на себя, звякнув карабином по дверце. Он приблизил свое заржавевшее щетиной лицо, и Володя тоже зло и с любопытством обернулся к пришельцу и очень хотел рассмотреть его подробно, хотел, чтоб этот пришелец тоже увидел смелость в его, Володиных, глазах. Это был горный бродяга, и по тому, как неровно дышал он, как сглатывал слюну, унимая волнение, Володя понял, что жизнь его не гладка, и это ободрило Володю, он отвернулся и сильно потянул дверцу на себя. Он хотел сразу дать газ и вывести машину за поворот, но здесь небритый, уже с другой стороны кабины, вскочил на подножку, вышвырнул Омара; и пока Омар взбирался наверх, все остальные с карабинами посыпались в кузов, гремя ботинками, громко, раздраженно бормоча.

Небритый что-то произнес совсем усталым голосом и показал рукой: «Вперед!», но Володя вдруг решил, что пусть этот небритый бродяга станет кричать, стрелять в него — он никуда не повезет эту контру.

Небритый опять произнес что-то удивленно и требовательно и выбросил руку вперед; и вот то, что было Володиным планом сопротивления секунду назад, получило в один миг совсем иное решение, и Володя газанул, бросил свою машину словно в бреющий полет. Он знал, что не сбавит скорости, и говорил себе: «В одну дорогу, в одну дорогу захотели! Скоро доставлю…»

Это были контрреволюционеры, и Володя понимал, что это они жгли по ночам костры в горах, из студенческого лагеря виден был их отблеск, и это они отстреливались по ночам, когда волонтеры окружали их в пещерах.

Руки его цепко держали руль, и ничем не хотел показать он своего страха или покорности.

Карабинер сидел в кабине тихо, его дыхания Володя не слышал. Но когда оставалось до лагеря километров пять или семь, неожиданно зачах мотор. Володя выскочил, приподнял капот, стал что-то налаживать, хоть ни к чему все это было: кончился бензин. На обратном пути он нерасчетливо слишком много отлил бензина, когда у него попросил шофер встречного грузовика. И вот теперь у самого кончился бензин. И если раньше, как только вооруженные остановили машину, Володя хотел, чтобы им не удалось проехать ни метра на его машине, то теперь он подосадовал и с грохотом обрушил капот.

А карабинеры уже соскочили вниз, уже разминали ноги, прохаживались, мочились прямо под колеса, перекидывались словами неохотно и с раздражением, а когда собрались все вместе, окружили Володю; он сунул руки в карманы и снова попытался заглянуть небритому в глаза пристально, чтобы увидеть его недовольство и ненависть. Небритый приблизился к нему вплотную, коснулся живота дулом карабина, а Володя не вынул рук из карманов. И в эту же секунду выскочил на свет фар арабчонок и, падая на колени, что-то произнося задохнувшимся голосом, принялся обвивать руками Володины ноги, потом ноги карабинера, но Володя, сильно толкнув дуло карабина своим телом, поднял Омара с земли.