Путеводная звезда - Анастасия Дробина

Правильно, конечно. Незачем туда ходить. Еще не хватало попасться на глаза кому-нибудь из хоровых. Права Варька, он и не собирался никуда, но… Сжимая руками голову, Илья с горечью думал, что никогда, ни разу сестра не говорила с ним так. Словно не родня, словно он давно ей не брат. Он, конечно, святым никогда не был, всякое случалось… ну и что? Когда Варька на него смотрела такими чужими глазами? Будто не после пяти лет разлуки встретились. Искала, говорит… Зачем искала, вдруг со злостью подумал Илья. Чтобы сказать: «Не лезь к Настьке»? А то он без нее не знал! И не рвался никуда, и в мыслях не держал, и Маргитка пока при нем, так чего же ему дергаться? О чем жалеть?

Илья перевел дыхание, снова уткнулся лбом в кулаки. Шепотом позвал: «Настька…» и привычно представил себе жену в ее темном платье, с тяжелым узлом волос на затылке, со спокойной улыбкой. Когда было плохо, Илья всегда думал о Насте, представлял ее себе так же, как сейчас, иногда спрашивал о чем-то, иногда она даже отвечала, если дело было во сне или Илья был пьян. Но сегодня это не помогло. Сволочи, горько подумал Илья, навязали ей все-таки этого князя. Ведь не любила же она его никогда! Не нужен он ей был! Зачем же согласилась, зачем пошла? Не иначе Яков Васильич, перед тем как помереть, заставил!

Илья закрыл глаза. Криво усмехнувшись, подумал о том, что заставить Настьку что-то сделать против ее воли не удалось бы даже богу. Значит, сама захотела. Что ж… пусть. Значит, успокоилась. Значит, его, Илью, больше не ждет. Но отчего же он тогда сидит тут, как пес цепной на привязи, и не может встать и пойти в город, чтобы хоть посмотреть на свою же собственную жену? Почему нет, если ей все равно теперь?!

Да, все равно… И никто из московских не знает, почему они расстались. Как, какими словами Настька объяснила цыганам, что муж ушел с другой? Сколько дней, недель ей приходилось ловить на себе любопытные взгляды, отмахиваться от притворного бабьего сочувствия и молчать, молчать… И ждать его. Ждать, зная – не вернется, не придет. Варька сказала – до последнего года ждала. Почему же, отчего все так вышло?!

Внезапно Илья подумал о том, что Варька, скорее всего, расскажет Насте о встрече с братом. Да, расскажет непременно – чего ей скрывать? И Настька узнает обо всем. И об этих пустых пяти годах, и о болтаниях из города в город, и о его бестолковой, дурацкой жизни с Маргиткой, и о синяках на ее лице, и о ее взгляде затравленной кошки… И пусть знает, отчаянно подумал Илья, сжимая кулаки. Пусть знает, что он за все сполна заплатил и ни одного дня за эти годы счастлив не был. А то, может быть, Настька думает, что у него тут не жизнь, а мед с сахаром… Взвыть впору от такого сахара… но стоит ли? Позориться перед дочерью? Дать Маргитке похохотать вволю? Стервенеть от презрительного взгляда сосунка Яшки? Осталось теперь только сидеть одному в пустом доме, смотреть в стену… и понимать, что никто, кроме тебя самого, в этом не виноват. Так чего же теперь рваться с привязи, в чем каяться? Сиди и давись этой жизнью, пока не сдохнешь.

Илья поднял голову, взглянул в окно. Красное солнце уже висело над самыми крышами поселка, небо темнело. Выступление хора в Одессе, должно быть, скоро начнется… В парке, значит… Ну, так пусть покажут того, кто не даст ему, Илье Смоляко, пойти и посмотреть, на ком переженились его старшие сыновья! Илья резко встал и, не подняв упавшей табуретки, вышел из дома.

У ворот ему загородила дорогу Маргитка.

– Куда ты, Илья?

Он увидел ее полные слез глаза, помертвевшее лицо. Отвернулся, отстранил Маргитку с дороги.

– Пусти меня.

– Илья!!! – она сразу все поняла.

– Пусти, я вернусь…

– Дэвлалэ, так и знала… С самого начала знала… – Маргитка повалилась на землю, вцепилась в сапоги Ильи, хрипло, с ненавистью закричала: – К ней уходишь? К ней? Опять к ней?! Не ходи, Илья… Не надо, не ходи, ты не вернешься… Что ж ты, сволочь, делаешь со мной?! Илья, останься! Останься! Не ходи!

– Отвяжись от меня, дура! – заорал и Илья, отдирая ее руки от сапог и отбрасывая заливающуюся слезами Маргитку с дороги. – Сказал же, что вернусь!

– Илья! – Маргитка бросилась было за ним, но, споткнувшись, снова упала в пыль. Завыла низким, сдавленным голосом, колотясь головой о землю.

Илья ускорил шаг.

Южные сумерки наступили, как всегда, быстро. Когда Илья очутился на набережной Верхнего города, уже стемнело. Это была «чистая» часть Одессы. Набережная белела шляпками и платьями, кителями военных, целая толпа стояла возле духового оркестра, бравурно исполняющего венский вальс, от фонарей и иллюминации на тротуары ложились цветные пятна, порт вдали был весь усыпан огнями, по черной воде моря медленно двигалась искрящаяся громада «Святого Николая», курсирующего между Одессой и Севастополем. Дневная жара спала, и воздух был свеж от морского ветра. Сильно пахло какими-то душистыми цветами. Отчетливо слышались звуки оркестра, женский смех, перестук колес извозчичьих экипажей, свист мальчишек: казалось, половина города высыпала в этот теплый вечер на набережную. Из-за Молдаванки поднималась ущербная луна, рядом с ней растерянно мигала первая звезда.

Илья постарался как можно быстрее миновать эту веселую, шумно болтающую, нарядную толпу. Он редко бывал в этой части Одессы, обычно посещая в городе лишь Староконный рынок и Привоз. Где находится главный городской парк, он не знал, и пришлось навести справки у полуголого мальчишки-турчонка с шарманкой и плешивой мартышкой на веревке. Оказалось, недалеко, и вскоре Илья, миновав бульвары, шагал вдоль решетки, огораживающей парк. Запах цветов усилился, над кустами вились разноцветные и яркие южные светлячки. Луна запуталась в ветвях деревьев, и Илье казалось, будто она ехидно подмигивает ему оттуда. А вскоре в звуки южного вечера вплелись сначала слабые, чуть слышные, но с каждым шагом Ильи становящиеся все более отчетливыми голоса и гитарная музыка. Он пошел быстрее, но проклятая ограда все не кончалась, людей навстречу попадалось все меньше, и вскоре Илья понял, что обходит парк с задней стороны. Пение меж тем стало совсем громким, между кустами в разрыве ветвей блеснул яркий свет, и Илья остановился. Сквозь чугунные прутья ему была видна освещенная площадка эстрады, на которой сидел хор. Место перед эстрадой было сплошь забито людьми – «чистая» публика сидела за белыми столиками, между которыми сновали официанты с подносами, народ попроще стоял за легкой оградкой, и сколько ни вглядывался Илья, он не увидел среди стоящих свободного места. Нечего было и думать о том, чтобы протолкаться поближе к хору – даже если обойти весь парк кругом и войти, как положено, с главного входа. Илья чертыхнулся от бессилия, со злостью подумал о том, что, пока он будет бегать вокруг решетки, хор, чего доброго, закончит выступление. Он прижался лицом к самой ограде, но сквозь просветы в ветвях акаций было видно немного.