Жизнь Исуса Христа - Фредерик Фаррар

В-пятых, это была жизнь печальная. Его даже называют Человеком Печали. Но это мнение мне кажется до некоторой степени ошибочным. Выражения «печаль» и «радость» слишком условны, и мы можем быть уверены, что если Его и сокрушали печали, печаль сочувствия к страждующим, — печаль за отвержение от Него тех, кого Он любит, — печаль такого человека, который понес на себе все несправедливости мира, — печаль той последней продолжительной муки на кресте, когда казалось, что Сам Отец покинул Его, — то в этих печалях заключалась и бесконечная радость. Потому что нет печали мучительней, нет бедствий страшнее тех, которые постигают человека, когда Бог удалится от него, когда, терзаемый стыдом, вследствие полного сознания своей вины и внутреннего унижения, в припадке безумия он клянет день своего рождения; когда предоставленная сама себе душа его предается, как огненной пытке, неисцелимому отчаянию, а ничего подобного не было и быть не могло в Иисусе не только в последних проявлениях, но даже в тончайшей, быстро исчезающей форме. С другой стороны, радость совершенно чистой совести, радость незапятнанной ничем жизни, радость души бесконечно далекой от всякой тени преступления, от всякого пятна греха, радость за существование, вполне преданное служению Богу и любви к людям, — постоянно и во всем обширном значении этих слов присутствовала в сердце Иисусовом. Это не то, что мир называет радостью; это не мимолетная, как рябь на поверхности воды в апрельский день, веселость; это не пустой неразумный смех, — нет! таких радостей, какие чувствовал Он, немного достается в жизни на долю человека, вполне сознающего значение жизни. Из этого глубокого источника, который кроется в сердцах благородных, чистых, неизменно верных, Человек Печали мог пить радости полной чашей. И хотя мы не слыхали, чтобы Он смеялся, а слышали, что Он плакал, стонал и даже возмущался духом; но Тот, кто был вполне и всегда сдержанным на общественных собраниях и празднествах, не мог не чувствовать внутреннею блаженства, которое по временам просвечивало в Его обращении с людьми. Был один случай в жизни Иисуса, про который говорится, что в тот час возрадовался духом Иисус[254]. Но неужели это случилось только однажды?

ГЛАВА XXIII

Замечательный день в жизни Иисуса

Последовательность событий, до которых мы теперь дошли в рассказах первых Евангелий, приблизительно одинакова. Но в этой части жизни Иисуса, не оставляя без внимания указаний других евангелистов, мы будем следовать хронологическому порядку св. Луки, потому что св. Матфей и Марко в порядке изложения руководствовались иногда чисто субъективными воззрениями. Они группировали события вместе, вследствие нравственных и религиозных между ними отношений, а св. евангелист Лука, по-видимому, обращал больше внимания на последовательный порядок, хотя тоже при случае позволял себе объединять события, не обращая внимания на время их совершения.

Вслед за днем, употребленным на путешествие, которое мы описали, св. Лука прибавляет, что, когда Иисус увидел себя окруженным великим множеством народа из разных городов, то начал говорить притчами[255]. Из двух других евангелистов мы извлекаем очень важное сведение, что это был еще первый случай подобного учения и что притчи, которые обращены были к народу, находившемуся на краю берега, произносились Иисусом с любимого места, — с лодки, державшейся для Него на озере[256].

По смыслу слов св. Марка можно только догадываться, что учение началось как будто после полудня того дня, как Иисус исцелил расслабленного, хотя этот вывод слишком ненадежен, для того чтобы на него вполне положиться[257]. Но из рассказа видно, что новая форма учения признавалась необходимой вследствие того состояния умов, до которого в некоторой степени доведены были наконец слушатели. Выразительное слово: Слушайте! которым началось поучение, приготовляло к выслушанию чего-то необыкновенного и замечательного[258].

Общие черты нового Евангелия, которое проповедовал Иисус, были уже довольно известны для большей части слушателей. От народа требовалось немного самоиспытания, немного более серьезной, заботливой вдумчивости. «Внимайте, как вы слушаете» был первый великий урок, которым Он хотел возбудить их внимание. Ему хотелось, чтоб они слушали Его, не вследствие праздного любопытства и не принимали учения Его за простую забаву ума. Он хотел внушить им чувство нравственной ответственности за последствия перед тем, что услышат; хотел учить на условии, чтобы количество выгоды от слушания вполне зависело от их собственного верования.

Поэтому для доказательства, что истинным плодом доброго учения должна быть святая жизнь и что этот плод встречает множество помех при сроем возрастании, Он рассказал им первую притчу о сеятеле[259]. Картина взята, по обыкновению, из находящихся перед глазами предметов. В нее входят засеянные поля Геннисарета; растущие на них хлеба; проходившая чрез них крепко убитая дорога, на которой никогда не мог вырастать хлеб; бесчисленное множество птиц, которые летали над полями, в надежде покормиться зерном; слабое, вялое борение за жизнь, замечаемое в растениях, посеянных на каменистой почве; подавляющее всякий урожай произрастание терний: глубокий чернозем почвы вообще, где тесно и прямо стоят, колыхаясь от дыхания благовонного ветра, золотистые колосья, обещая сторичный урожай. Для нас, читавших эту притчу с детства и притом вместе с данным Христом толкованием, значение ее кажется необыкновенно просто и ясно. Мы видим в ней живейшие образы опасностей, встречающихся с людьми холодными и равнодушными, с хватающими все на лету и поверхностными, с принадлежащими миру и гордыми, с предубежденными и роскошными, когда они слушают Слово Божие. Не так легко доставалась разгадка для тех, которые слушали его лично. Сами ученики не вполне поняли значение притчи, хотя и не просили разъяснения до того времени, как остались наедине с Учителем. Трудность понимания ее народом легко объясняется тем, что она возбудила в простых слушателях мысли, с которыми они не успели еще освоиться.

Надо думать, что не все семь притч[260] (о сеятеле, плевелах, горчичном зерне, закваске, скрытом сокровище, жемчужине и неводе), вследствие некоторого сходства содержания и последовательности, в Евангелии св. Матфея помещенных рядом, а если прибавим находящуюся у св. Марка в гл. IV ст. 26–29, то не все восемь притч произнесены были Спасителем при этом случае. Рассказать столько за один прием, рассказать без объяснений смешанному народу, к которому Он обращался в первый раз в подобной форме учения, значило бы оглушить его и притупить внимание. Выражение св. Марка сколько они могли слышать указывает на постепенный, а не непрерывный рассказ, который мог утратить всякое действие, если передать слушателям в такой мере, что они не были бы в coстоянии ни понять, ни запомнить сказанного. Из сравнения указаний св. Марка и св. Луки мы можем скорее заключить, что учение в это послеполуденное время ограничилось только простыми и наиболее сходственными между собой притчами о горчичном зерне, плевелах, колосьях и полном зерне в колосе, которые могли ободрить терпение ожидающих слишком быстрою осуществления царствия Божия в их жизни и в мире, а к этому прибавлено и уподобление свече, чтобы они не гасили света, который они получают; помнили о том великом свете, который в скором времени откроет все, и таким образом убедились в необходимости хранить свой свет, чтобы осветить пути своей жизни и распространять лучи его на окружающие души.

Такой редкий, поощрительный и полный интереса метод учения, которому, по недосягаемой прелести и законченности, нет соперничествующего в летописях людской речи, без всякого сомнения, восхитил до невероятия души народа, собравшегося послушать. В течение всего знойного послеполуденного времени Иисус не переставал поучать и отпустил народ только тогда, когда уже наступил вечер[261]. Чувство совершенного изнеможения, казалось, овладело Иисусом. Легко может статься, что такое желание успокоения ускорено было не совсем уместным притязанием матери и братьев вмешаться в Его дела[262]. Они не могли приблизиться к Нему по причине народа, но самое намерение их сделать это могло быть одной из причин желания удалиться и быть на некоторое время свободным от постоянного сборища, от этих несвоевременных вмешательств. По крайней мере, из описания у евангелиста Марка видна некоторая торопливость и поспешность в удалении Иисуса, потому что, несмотря на изнеможение и усталость, как результат продолжительного и утомительного общения с толпой, Он не возвратился назад в Капернаум, а внезапно решился изменить план. Отпустивши народ, ученики взяли Его с собой, как Он был в лодке[263], без всяких приготовлений. Он жаждал покоя и уединения и удалился на пустынный восточный берег. Западные берега озера теперь тоже пустынны, и путешественник не встретит там ни одного человеческого существа, кроме нескольких осторожно пробирающихся феллахинов, еврея из Тивериады, или арабских рыбаков, или шейха какой-нибудь арабской трибы бедуинов, на коне и обвешенного оружием. Но на другой стороне и в тогдашнее время не было видно ни дерева, ни деревни, ни человеческого существа, никакого жилья; там не было ничего, кроме ряда низких холмов, прорезанных скалистыми расселинами и склоняющихся к узкой и бесплодной полосе, представляющей край озера. Во времена Спасителя контраст между этой малонаселенной страной и деятельными, полными жителей городами, лежащими чуть не рядом друг с другом на долине Геннисаретской, должен был быть поразителен, и хотя смешанное население Переи было отчасти языческое, но мы видим, что нередко для успокоения возмущенной души своей Иисус переплывал эти девять верст по озеру, чтобы удалиться от толпы, жаждавшей Его поучений.