Свет не без добрых людей - Шевцов Иван Михайлович

Эх, папа, родной мой папочка!.. Не смотри на меня с укором. Я не пойду к "сложным", я останусь с настоящими людьми, такими, каким ты был, папочка, - честным, сильным, храбрым и чистым. И знай, я никогда не подведу тебя, не опозорю имя и дело твое. Потому что твои идеалы - это и мои идеалы. Ты рано умер, но ты живешь во мне. Теперь нас двое в одном. Мне будет легче так, я сильней с тобой.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

1

Воскресное утро выдалось не совсем ясное, но тихое. Неплотные серые тучи толпились у южного горизонта и не двигались: ветра не было; солнце проглядывало все настойчивей и решительней сквозь окна разорванных высоких белесых облаков, таких же неподвижных и безвредных на вид, как и тучи.

В багажнике "Волги", вложенные в чехол, постоянно находились удочки. Туда же Надежда Павловна погрузила кое-какую посуду, а продукты положила в машину у тыльного стекла. За погрузкой продуктов и застал Посадову Сергей Сорокин. Здесь все уже были в сборе, готовые к отъезду.

Егоров, в темно-синей рубашке, без галстука, в накинутом на плечи сером легком пиджаке, сидел на скамеечке возле палисадника; подперев рукой свою красивую черноволосую голову, он внимательно смотрел на Веру, которая рассказывала ему о том, как она снималась в кино. Он не столько слушал рассказ девушки - как делаются фильмы, Захар Семенович имел представление, - сколько любовался юной красотой своей собеседницы, любовался бескорыстно, как любуешься в музее произведением искусства. В нарядном, сшитом для выпускного вечера платье с широкой, расклешенной юбкой, с рисунком черно-белой волны, она стояла под рябиной, по-лебяжьи гибкой рукой обняв ствол, и говорила весело, звонко и просто, без увлечения, как презабавную историю, которая прошла стороной, ничем не задев ее. Шелковистые волосы были заплетены в две косы. Одна коса золотистым родниковым ручьем бежала по высокой, открытой шее, падала на маленькую, круглую, по-птичьи трепещущую грудь и тоже будто трепетала, игриво журча. Другая была свободно закинута за спину.

"Стрекоза, - думал о ней Егоров, мысленно спрашивая себя: - Что это, молодость или подлинная красота?"

Тимоша, помогавший матери укладывать посуду и продукты, тоже украдкой поглядывал на Веру.

Тут-то и появился Сорокин; Надежда Павловна обрадовалась его приходу и сразу предложила:

- А-а, Сергей Александрович. А мы на озеро собрались. Едемте с нами, составьте нам компанию.

- С удовольствием, если я только не помешаю. - Сорокин посмотрел на Егорова, но тот дружески спросил:

- Костер разжигать умеете?

- Приходилось.

- Тогда едем. А уху сам варить буду, этого никому не уступлю.

Вера была признательна Посадовой за приглашение Сорокина: она опасалась, что в семейном кругу родителей Тимоши она будет чувствовать себя не совсем свободно. Зато Тимоша огорчился, сразу помрачнел, насупился: все его планы и надежды побыть с Верой наедине сразу рухнули.

Пока доехали до озера, распогодилось окончательно. Тучи на юге почти совсем провалились за горизонт, над головой стоял высокий, голубой океан, по которому, разбросанные во всю необозримую ширь, плавали стремительных очертаний белые паруса перистых облаков, неподвижных, застывших в величавом безмолвии.

Остановились в колхозе "Победа", недалеко от канцелярии сельского Совета. Егоров и Надежда Павловна вышли из машины, направились к сельсовету - сиротливой, даже по наружному виду нежилой избе с покосившимся крыльцом, некрашеными окнами, под которыми не было ни единого деревца, с полупустой и грязной пожарной бочкой, наполовину врытой в землю. Дверь была открыта, из избы слышались громкие голоса. Кто-то кого-то за что-то отчитывал.

- Безобразничаете! - кричал высокий, задиристый мужской голос. - Здесь тебе не свинарник, а сельский Совет, стало быть, правительство местное. А ты харкаешь на пол и окурки бросаешь. Куль-ту-ра!

Егоров и Посадова остановились на крыльце, прислушались. В ответ на возмущение поборника культуры раздался нагловатый, надтреснутый баритон:

- А ты скажи местному правительству, чтоб пепельницу и плевательницу завело, тогда и кричи о культуре. А то раскудахтался. Кружку купить не могут. А тоже - прави-и-тельство. Чем воду-то пить? Шапкой, что ли?

- На вас напасешься. Все было: и кружка, и графин со стаканом. Графин Сербуль разбил, а кружку и стакан украли. Вот такие, как ты, шлындают тут да высматривают, где что плохо лежит.

- Но-но, ты полегче. А то я за такие слова знаешь что могу?!

- Да уж знаю, как не знать. Вон они твои таланты, на виду, минуту постоял, а нагадил не хуже того мерина, у которого желудок расстроен.

- Ну, ладно, ладно, Артемыч, поговорил и хватит.

С этими словами плечистый, краснолицый парень смаху выскочил из сельсовета и, чуть не столкнув Егорова, вразвалку подался на село. Следом за ним вышел Артемыч, в новом картузе цвета хаки, в таких же из армейского сукна галифе, заправленных в яловые, начищенные сапоги, в синей с белыми полосками рубахе. Поздоровался негромко, сказал Захару Семеновичу:

- Председателя нет, поехал себе сено косить по случаю выходного дня. - И тут только увидел Надежду Павловну, обрадовался:

- А-а, товарищ Посадова! День добрый!

- Здравствуйте, Артемыч. - Надежда Павловна протянула старику руку. - Кого это вы так воспитывали?

- Да шлындают тут разные… Как их звать-то, все забываю. Ну, про которых в газетах теперь пишут. Травоядные, или как-то по-другому.

- Тунеядцы, - подсказал Егоров.

- Точно! Аккурат - тунеядцы. Да ему что, хоть кол на голове теши. Как это бают: на то у свиньи рыло, чтоб она рыла.

- Ну, а вы как себя чувствуете? - спросила Посадова.

- Какие у меня чувства - живу, пока жив. И тоже слоняюсь от ранья до вечера, баклуши бью. Сам вроде того тунеядца. В сельсовете за порядком присмотрю. И то веселей - вроде бы и при деле. Года - их не скостишь. Девятый десяток пошел. И то вам скажу - в жизни человеческой рубежи какие-то стоят, заметные, вроде телеграфных столбов. Ей-богу, до сорока годов я совсем никаким манером возраста своего и знать не ведал: мальцом все ходил, хоть уже и детей имел. Перевалило за сорок - и сразу года узнал, считать начал. Значит - первый рубеж. Война была - это не в счет: тогда время не замечали, не до того было. А вот как стукнуло семьдесят - так и сразу старость пришла. Тут как хошь, петушись или хорохорься, а ты уже старик и сам об этом понимаешь. Себя ты уже никак не обманешь и от своих годов никуда не денешься.

Егоров понял, что старик словоохотлив, этак до обеда может проговорить, и, улучив паузу, спросил:

- А как бы на остров перебраться?

- Так это мы в один момент, это нам раз плюнуть. Сколько вас человек?

- Нас пять, - ответил Егоров. - Мужчин трое.

- Грести умеют? - хмурясь и что-то прикидывая, спросил Артемыч.

- Надо полагать.

- Переправимся. Сами переправимся, - решил старик.

Быстро разгрузили машину, вынесли на берег посуду и закуски. Увидев все это, Артемыч констатировал:

- Значит, долго на острове собираетесь пробыть.

- Да уж побудем; отдыхать так отдыхать, - ответила Надежда Павловна.

- По закону, - согласился старик. - В выходной день само собой положено веселиться. А музыка есть?

- Вот насчет музыки мы, друзья, не подумали, - с сожалением проговорил Егоров. - Как же это мы, товарищи?

- А мы самодеятельность, Захар Семенович, организуем, - бойко пообещал Сорокин.

- Да где уж вам, - поддел Егоров. - Вы в совхозе-го не имеете самодеятельности. А здесь на кого рассчитываете? Разве что на Артемыча?

- А что, молодой человек, - хитровато подмигнул старик. - Начальство критикует вас и по выходным. Придется мне выручать. Вы покамест грузитесь, а я домой сбегаю за музыкой, я живо. Тут недалеко.

И старик проворно засеменил к своей хате.