Занимательная ботаника - Александр Цингер

В это время я был занят составлением небольшой книжечки «Ботанические экскурсии по южному берегу Крыма». Когда в 1927 г. эта книжка вышла, я, разумеется, первый ее экземпляр послал А. В., зная, как он любил научно-популярную литературу и Южный Крым. Книга была посвящена моим крымским друзьям – А. В. Цингеру и Э. А. Альбрехту, в память наших совместных экскурсий по Никитскому саду в 1919–1920 годы.

А. В. был очень тронут этим, похвалил меня тогда за стиль, но дружески пожурил за то, что не было в книжке рисунков и что она была написана все-таки для специалиста-ботаника – студента, преподавателя, натуралиста.

– Это ведь не то, о чем мы с вами мечтали в Крыму, – писал он. – Надо писать еще доходчивее, еще проще, и надо непременно украшать такие издания хорошими рисунками.

В это время А. В. как раз закончил «Занимательную ботанику», которая вскоре и вышла в свет, сразу завоевав себе читателя. Книгу с живым интересом читали юные натуралисты и академики, студенты и профессора, агрономы и врачи и все любители природы…

* * *

«Занимательная ботаника» завоевала читателя благодаря таланту ее автора как популяризатора и педагога. По этому поводу позвольте мне вспомнить один интересный факт из его жизни, свидетелем которого мне довелось быть.

Ялта. Народный дом на Пушкинском базаре. Февраль 1921 г. Наркомпрос организовал в городе цикл лекций на естественно-исторические темы. В этом начинании мы все принимали участие, но, конечно, первым был привлечен А. В. Цингер. Кроме него там читали В. В. Л у н к е в и ч (биология), Г. Н. Неуймин (астрономия), И. И. Пузанов (зоология) и ряд других лиц, которых я уже сейчас не помню.

А. В. предложил лекцию «Силы природы на службе человеку». Он недели две готовился к лекции, желая обставить ее интересными опытами, привлек для этого преподавателей физики, ездил не один раз сам в Ялту. Помню хорошо эту лекцию, которая тогда нас всех поразила.

Посетителей было много. Зал не отапливался, было холодно. Все сидели в пальто и шубах. Сам лектор был в шубе. Лекцию А. В. читал полтора часа, показывая ряд эффектных и изящных опытов. Говоря о телеграфе, он, например, показывал передачу телеграммы с лекционного стола на хоры, где были установлены аппараты, и обратно; показывал ряд демонстраций, пользуясь простыми приборами ялтинских средних школ.

Изящность и простота речи, яркие доказательства в опытах, прекрасная в целом структура лекции – все это так пленило слушателей, что после полуторачасовой лекции еще часа полтора шли вопросы к лектору и беседа с ним. Может быть, это длилось бы и дольше, если бы друзья А. В. не уговорили его уехать домой, опасаясь простуды.

А. В. очень любил Московский университет. Он хорошо знал лично А. Г. С т о л е т о в а, В. В. M a p к о в н и к о в а, Н. А. У м о в а, К. А. Т и м и р я з е в а, М. А. М е н з б и р а, П. Н. Л е б е д е в а и многих других ученых, составлявших в начале 20 века славу и гордость первого русского Университета. Но особенно А. В. любил К. А. Тимирязева, воспоминаниями о котором он всегда охотно делился. А собеседник А. В. был великолепный, и, где бы он ни появлялся, он очень быстро овладевал и беседой и обществом.

В конце апреля (точно день я не помню) 1920 г. приходит он как-то ко мне, очень расстроенный, грустный и говорит, что он только что узнал, что в Москве скончался К. А. Тимирязев.

– Надо, – говорит он, – устроить в Ялте заседание и непременно почтить память Климента Аркадьевича. Вы, ботаник, готовьте доклад ботанический, а я выступлю с воспоминаниями о К. А. Тимирязеве.

И вот в начале мая он действительно организовал в Ялте заседание, посвященное памяти К. А. Тимирязева.

Как задушевно, как ярко рисовал он на этом заседании образ Климента Аркадьевича, с какой любовью и проникновением он о нем говорил!.. Это заседание никогда не изгладится из моей памяти.

А. В. был широко и разносторонне образованным человеком. Он хорошо знал литературу, высоко ценил русскую литературу и особенно преклонялся перед Л. Н. Толстым, с которым был хорошо знаком. И Лев Николаевич очень любил «молодого Цингера», всегда охотно с ним встречался и, между прочим, говорил про него:

– Да, у Цингера при значительном числителе очень маленький знаменатель, что делает его большой величиной [111] .

А. В. в Москве нередко бывал в Хамовниках у Толстых. Он, молодым приват-доцентом Московского университета, как-то в тесном кругу в доме Толстых, раздобыв жидкий воздух (а это тогда было редкостью), рассказывал о нем в присутствии Льва Николаевича. Рассказ о жидком воздухе был прост и изящен. Кто-то из гостей запоздал к рассказу, и тогда Лев Николаевич, обращаясь к А. В., предложил:

– Давайте, я теперь расскажу об этом. Я прочту лекцию, а уж вы меня поправляйте, если я неверно понял.

И учитель и ученик оказались, конечно, на высоте положения.

Молодым 19-летним студентом А. В. принимает участие в домашних спектаклях, устраиваемых уТолстых; в первом представлении «Плодов просвещения» он играл лакея Григория. Театр всегда его увлекал. Особенно был близок А. В. к Московскому художественному театру. Он знал этот удивительный русский театр еще на первых этапах его работы, он присутствовал на первом представлении «Царя Федора Иоанновича», он был хорошо знаком с К. С. Станиславским, В. И. Немировичем-Данченко, В. И. Качаловым, И. М. Москвиным. Л. Книппер-Чеховой и всей труппой театра.

Зато и артисты Художественного театра любили А. В. за его жизнерадостность, остроумие, любовь к красоте и правде жизни. В. И. Немирович-Данченко, который часто ездил за границу, всегда в Берлине навещал больного А. В. Цингера и, делясь потом своими впечатлениями, всякий раз высказывал удивление тому, что, когда бы к Цингерам он ни пришел, всегда у них столкнется с какими-то новыми умственными интересами: то из области математики и физики, то из литературы, то разговор вращается вокруг замечательных раскопок гробниц египетских фараонов и т. д.

Как-то в одном из писем к Владимиру Ивановичу А. В. писал, что он где-то прочел, будто бы некоторые ранние рассказы А. П. Чехова печатались без подписи автора. А. В. указывает специалиста по творчеству Чехова, торопит непременно его разыскать в Москве, чтобы отличить чеховские рассказы от не чеховских.

Он, больной и испытывавший сильные боли из-за окостенения позвоночника, находил и энергию, и живой интерес писать о Чехове, о театре, о литературе, об искусстве. Это было в то же примерно время, когда А. В. писал и свою «Занимательную ботанику».

В свое время А. В. ревностно посещал все художественные выставки, отлично знал «передвижников» и восхищался ими. Хорошо зная лучшие картинные галереи Европы, все великие творения Рафаэля, Леонардо да Винчи и Тициана, он, тем не менее, выше всего ставил русское реалистическое искусство, высоко ценя полотна Репина и Маковского, Сурикова и Шишкина, Васнецова и Саврасова, Левитана и Айвазовского.

И все-таки, несмотря на такие широкие интересы, которые лежали в самых различных областях науки и культуры, А. В. прежде всего был ученый-физик и педагог. Об этом, и только об этом, он думал каждый день и час, где бы он ни был. В своей памяти он нанизывал на тонкую нить мысли все те факты, с которыми он сталкивался в самых различных сторонах своей жизни, и отбирал из них в первую очередь то, что он смог бы использовать потом как физик для своих доказательств. Вот почему в его «Задачнике по физике» нашли отражение и быт, и музыка, и природа, и литература, и история и т. д.

Однако он очень много сделал и для советской ботаники, создав свою «Занимательную ботанику». Между прочим, он не раз вспоминал в наших беседах о том, как профессор физики Московского университета П. Н. Лебедев, приветствуя К. А. Тимирязева в 1913 г. в день его 70-летия, сказал ему:

– Мы, физики, считаем вас физиком!

Это очень понравилось Клименту Аркадьевичу; он даже упоминал об этом в одном из своих выступлений.

Обращаясь теперь к памяти А. В. Цингера, мы, ботаники, с полным правом, перефразируя лебедевские слова, можем сказать:

– Мы, ботаники, считаем физика Цингера б о т а н и к о м!

С. С. Станков

Примечания

1

Кауфман Николай Николаевич (1834–1870) – ботаник, специалист в области флористики, один из первых ботанико-географов Российской Империи. В области своей науки Кауфман занимался преимущественно морфологией и систематикой. Научные работы его были посвящены в основном московской флоре (http://ru.wikipedia.org/). – Прим. изд.

2

Навашин Сергей Гаврилович (1857–1930) – цитолог и эмбриолог растений, основатель научной школы, академик АН СССР (1925; академик РАН с 1918) и АН Украины (1924). Открыл двойное оплодотворение (1898) у покрытосеменных растений. Заложил основы морфологии хромосом и кариосистематики (http://mega.km.ru/). – Прим. изд.

3

Литвинов Дмитрий Иванович (1854–1929) – русский советский ботаник, флорист и ботанико-географ, учёный хранитель Ботанического музея Академии наук (с 1898 г. до конца жизни). Предложил гипотезу о реликтовом характере горных боров (сосновые леса на меловых горах) Европейской России (http://biogeografers.dvo.ru/pages/0160.htm). – Прим. изд.