Мальчики-мальчишки - Наталья Горская

Даже на раздаче спирта в профкоме его робко спрашивали: «Будете брать?».

– А как же! – отвечал он с непроницаемым лицом и едко добавлял под общий, какой-то нервный хохот, – клавиатуру-то на компьютере мне же надо чем-то чистить.

Ему в тот год исполнилось тридцать лет, он был уже женат, у него родились дочь и сын, он скоро должен был закончить обучение в Военмехе, и ему как-то не хотелось соглашаться с тем, что его труд механика четвёртого разряда не стоит чего-то большего, чем вот этот литр денатурата. Он не знал, как выручить за эту банку спирта хотя бы какие-то деньги, так как их ни у кого не было: всем выдавали зарплату какой-то ерундой, которую так же хотелось обменять на что-то более разумное и нужное. Он отвёз одну банку спирта своей матери, и она выменяла на неё мешок картошки у местных трактористов, хотя у неё и своя была. Другую свою такую же «зарплату» он обменял с другими такими же заводскими мужиками, которые уже устали пить эту дрянь, у какого-то склада на колеса от трактора «Кировца». Они смутно понимали, зачем им эти колёса и что с ними делать, но фортуна им улыбнулась, и уже на следующий день они смогли обменять эти колёса на четыре швейные машины и четыре набора кастрюль – это каким-то совхозникам из-под Вологды понадобились колёса для «Кировца», а зарплату им там выдали за два года вот такой разнообразной утварью со складов ликвидированных предприятий. Деловые люди в неделовой обстановке – так можно было бы их всех тогда назвать. И нельзя было не увидеть, как нелепо выглядит весь этот «бизнес» в российский реалиях.

Вся эта, если можно так сказать, коммэрция вымотала их изрядно. Они никогда не думали, что им, пролетариям, гегемону советского общества придётся вот так унижаться, где-то рыскать, выискивать, вынюхивать, обменивать одну ерунду на другую. Они уже не мальчики были, во всяком случае, не считали себя таковыми – раньше в тридцать лет молодой человек считался уже мужчиной, а не юношей, как сейчас, – поэтому им не по рангу было вот так «прогибаться». Пропаганда и начальство говорили, что надо быть гибче, проворнее: хочешь жить – умей вертеться. Но как раз этой-то вертлявости они и были лишены начисто. Они выросли на образах негнущихся героев революций и войн, на идеалах строителей «самого справедливого общества на Земле». Кто-нибудь может себе представить, чтобы герои произведений Николая Островского или Александра Фадеева вот так ловчили, выкручивались, что-то перекупали, затем перепродавали, подсчитывали прибыль, затевали новые сомнительные манипуляции? Можно их представить себе юркими и проворными дельцами, выменивающими друг у друга какой-то бесполезный хлам? Они умели выполнять приказ, умели строить то, что, по мнению партии, надо было строить. И ещё они умели бороться. С врагами трудового народа и с врагами своей страны. Кто-то может себе вообразить, чтобы герои Георгия Юматова или Николая Рыбникова стали бы вдруг акулами бизнеса или деловыми людьми? Они вкалывали, создавая всё то, что теперь распродают на все стороны света их потомки, ставшие все, как один, бизнесменами. Страна бизнесменов! Не могут же, в самом деле, все бизнесменствовать. Что плохого, если человек хлеб растит или самолёты строит, а не разворовывает и не распродаёт направо и налево всё, что ещё имеет цену на мировом рынке? И что такой человек должен чувствовать, когда ему из уверенного в завтрашнем благополучии гражданина страны предлагают стать каким-то мелким коммерсантом, обменивающим спирт на колёса, колёса на насосы, насосы на кастрюли и так далее? Он чувствует себя ротвейлером, которого и дрессировали именно как ротвейлера, учили быть именно ротвейлером, а теперь требуют от него поведения вертлявой и суетливой болонки. Вот Волков и почувствовал себя волком из детской считалки, которого «злят, злят, злят, а кусаться не велят». В результате «волк в сторонке стоит, лишь зубами скрипит, да клыками щёлкает, да хвостищем дёргает». Ничего другого пока не остаётся.

Привёз он ту швейную машинку и набор кастрюль жене. Она чмокнула его в щёчку и похвалила: «Хозяйственный ты мой!». Хотя от других мужиков он слышал, как кого-то там жена гоняла такой же кастрюлей по двору и требовала в следующий раз этот хлам не возить, так как кастрюлей этих у неё уже целый чулан, а варить в них нечего. Под давлением таких вот «нехороших», с точки зрения начальства, жён рабочие на заводе начали роптать, протестовать. Сначала невнятно и смутно, затем всё настойчивей и смелей. В конце концов, недовольство вылилось в затяжную забастовку, которая всё надолго застопорила, как попавший в зубчатую передачу камень. Начальство уж не знало, что ещё врать, как объяснять этим усталым и злым мужикам, почему им не платят нормальную зарплату в виде нормальных денег. Они уж и объясняли, что деньги сейчас всё равно не нужны, так как в магазинах пусто, что деньги эти, будь они не ладны, не сегодня, так завтра обесценятся в разы.

– Денег захотели, да? – уже через неделю после начала саботажа орал перегаром хорошего виски какой-то мордатый хрюн из министерства собравшейся вокруг него однообразной массе из чёрных промасленных спецовок. – А вы работали? Вы ваще работать-то умеете, а?! Я что-то не вижу, чтобы…

– Подождите, ну что вы, право! – испуганно спихнул его с места выступления другой дядька из высшего руководства с жалостливым лицом. – Разве так можно с пролетарьятом-то, а?.. Уйди отседа, я сказал, изыди! Ребятки, ребятушки мои дорогие, а, может, прорвёмся, а? Может, сдюжим, а, ребятишечки?

– Прорвёмся! – с готовностью откликнулось несколько хлипких голосов, неустойчивых к банальному нейролингвистическому кодированию «ребятишек».

Но подавляющее большинство было уже устойчиво. Большинство было уже так хорошо привито от слушания всей этой болтовни, что на них не действовали ни вот эти «прорвёмся» и «сдюжим», ни более развёрнутые, гипнотизирующие ещё их отцов и дедов лозунги «спасибо нашему народу за терпение и самоотверженный труд!» или «простите, если что не так, братцы!». Ради чего? От этого «пасиба» Волкова лично давно уже тошнило. Словно подтёрлись ими всеми и только волшебное слово «спасибо» сказали: мерси вам, мол, ребята. А про себя подумали: «Ну, не отребье ли? В который раз мы их вот так пользуем, а они только глазами хлопают». Будущему бандиту Вожатому лично всё именно так виделось и слышалось. Ему начинали действовать на нервы и эти речи, и те, кто склонен их слушать. Эти глупые, почти детские восторги: «Братцы, вы слышали? Они же нам спасибо сказали!». Мы, мол, такие ничтожные и незначительные, а ОН нам спасибо сказал. Мы вкалываем, нам не платят, а тут САМ президент нас о прощении попросил! Всё это начинало казаться очень скверной игрой.

Потом оратор стал что-то кричать о патриотизме, о любви к какой-то великой стране, которой уже фактически нет. И опять мимо цели, опять ничью душу, если хотите, печень не задели эти воззвания. Кому нынче нужен патриотизм, если все СМИ взахлёб рассказывают, как хорошо, оказывается, за «бугром» и как хреново здесь? Если показывают, как даже столичные девки с высшим образованием с радостью соглашаются мыть посуду, а то и плясать стриптиз для импортной публики за этим самым почти мифическим «бугром»?

Но Волков ей-ей прислушался бы к этим призывам, кабы они прозвучали в исполнении кого-то другого, а не вот этих хрюнов. Это они-то патриоты? Чего они патриоты? Патриоты своего кармана. Поорали «Россия, вперёд», и думают, что перевыполнили свой вклад в дело патриотизма. Набили карманы деньгами, напихали в подвалы так, что там и крышка уже не закрывается, стянули все ресурсы страны, которую они на словах, якобы, очень любят, в одну точку без отдачи. А работягам жалуют теперь только набор кастрюлек или банку растворителя. Вот и вся схема нашего русского экономического кризиса.

Тут же кто-то из министерских заговорил об этом самом кризисе, стал совестить рабочих:

– Нет у вас ни стыда, ни наглости… то есть ни стыда, ни повести… тьфу ты!.. ни совести. А надо-то всего немного потерпеть, надо затянуть пояса потуже, потому что грядёт кризис, потому что доллар ползёт вверх, рубль обесценивается, а вам хоть бы хны, тёмные вы люди! А всё потому, что нет у вас ни стыда, ни…

И опять пошёл спотыкаться на «совести». Так тяжело ему это слово давалось, словно боялся его, как суеверия какого-то, как чертыханья на Великий праздник. И опять никого эти речи не проняли, потому что было ясно, что этот самый кризис – если он вообще существует – этих ораторов, увещевателей и профессиональных усовестивателей никак не коснётся. Их вообще ничего не коснётся: ни кризис, ни сокращение штатов. Это работающие люди страны всю жизнь в страхе должны жить, что их могут уволить или зарплату урежут. А эти «кризисных дел мастера» ничего никогда не потеряют. Этим ничего не урежут, даже если они во время своей работы на Канары укатят или станут передачку какую-нибудь на телевидении вести. Призывают работяг затянуть пояса, а сами золотые унитазы себе устанавливают. И ни один от такого горшка не откажется, чтобы было чем выплатить зарплаты своим рабам хотя бы за позапрошлый год. Это на Диком Западе руководство какой-нибудь корпорации в случае кризиса может отказаться и от частных самолётов, и даже от личных автомобилей, и от обедов в дорогих ресторанах, чтобы сэкономить, а нашим «царькам» ранг не позволяет. Наши как раз призывают холопов затянуть пояса потуже, а самим личные автомобили уже скоро ставить будет некуда. На пятую квартиру в столице или вторую яхту в Сочах кому-то стало остро не хватать, вот они и задумали: а не объявить ли кризис в России и не привязать ли его к… да вот хотя бы к падению котировок на Марсе. Там, на марсианской бирже, какой-то брокер напутал с акциями, а в России цены в сто раз «из-за этого» вырастут, зарплаты и сбережения рядовых россиян в тысячу раз уменьшатся. А народ-дурак любую ложь проглотит. Никто не задумается даже: какое отношение к нашей экономике имеют события на Марсе? Промышленность остановлена, сельское хозяйство развалено, но сделано это совершенно законно, по приказу сверху, а не в результате непредсказуемой стихии, бушующей на другой планете.