"Пони бледный" - Константин Соловьёв

— Стоять! — повелительно крикнул один из пегасов, поднимая копыто, — Ни шагу вперед!

Пони остановился, спокойно, точно грубый окрик ничуть не поколебал его душевного равновесия. Поднял глаза на стражника — Голубые? Алые? После тот и сам не мог этого вспомнить — коротко усмехнулся. Тяжелая эта была усмешка и стражнику, несмотря на теплый летний вечер и немилосердно нагревшиеся за день доспехи, показалось, что он услышал зловещий скрип. Сродни скрипу многотонной махины айсберга, готовой обрушить на голову зазевавшемуся пони лавину льда и камня.

— Кто таков? — крикнул стражник еще более грубо, чтоб развеять это неприятное чувство, — Зачем пришел? Принцесса не принимает всякий сброд, особенно в праздник!

— Праздник? — серый пони задумался, — Да, конечно. Сегодня ведь Гранд Галопинг Гала, если не ошибаюсь. Разумеется. Самый большой праздник в году, а? Кантерлотский дворец, наверно, набит гуляками? Шампанское рекой, звон брильянтов на шеях и в ушах, трещащие от яств столы… Ананасы там, рябчики… Праздность, похоть, лицемерие, изнеженность, тучность… Весь высший свет собрался нынче у Принцессы Селестии, чтобы в пьяном угаре чествовать ее и сладострастно лобызать золотое копыто, которое мироточит самым сладким наркотиком во всех мирах — властью. Все ее преданные вельможи, шуты, охранники, осведомители, генералы… Впрочем, пустое. Нет, ошибки нет. Я пришел на праздник.

Стражник даже поперхнулся. Не от услышанного — он не понял и половины — но от наглости гостя. Скромно, даже бедно одетый, этот серый пони вел себя с какой-то странной, необычной развязанностью. Которая очень быстро с него спадет, достаточно лишь…

— Сейчас отведаешь яств, — пробормотал стражник, берясь зубами за рукоять увесистой дубинки, — Сейчас проведу тебя на праздник, бродяга безмозглый. Фейчас…

Закончить он не успел. Позже одни говорили, что серый пони лишь мотнул головой — и стражники превратились в крохотных, испуганно пищащих параспрайтов. Другие утверждали, что их на месте сразила молния, столь мощная, что не оставила и щепоти пепла. Третьи готовы были поклясться своим хвостом, что бедолаг разорвало на части прямо в их золотых кирасах.

И только один пегас во всей Эквестрии знал правду. Даже много лет спустя, состарившись в глухом городишке под чужим именем, он по ночам испуганно вскрикивал, потому что вновь видел события той далекой и страшной ночи. Видел, как глаза невыразительного серого пони вдруг оказались прямо перед его лицом. Голубые? Алые? Это уже не имело значения. Эти глаза вдруг налились обжигающим светом, столь ярким, что даже золотая кираса на их фоне выглядела бы ржавой и тусклой консервной банкой. А потом он услышал голос — и голос этот ледяным электрическим разрядом прошел по позвоночнику:

— Ты проведешь меня во дворец. Прямо к Принцессе Селестии. И побыстрее.

Что было дальше, он не знал. Даже много лет спустя, пытаясь восстановить по кусочкам картину того вечера, он, дряхлый мерин, натыкался на сплошную стену, в которой не было ни проемов, ни трещин. Очнулся он лишь на рассвете, возле тех же ворот. Когда все уже было кончено бесповоротно и окончательно. Слухи же о дальнейших событиях говорили всякое, и верить им было решительно невозможно.

Единственное, что было установлено точно — странный пони пришел в Кантерлот в сумерках.

В главную залу дворца Сталин вошел легко и уверенно, как в собственный дом. Пожалуй, даже без провожатого он смог бы найти верный путь. Здесь гремела музыка, оглушая с порога каждого вошедшего натужным дребезжанием тарелок, пронзительными трелями флейт и приторными напевами клавесин. Слишком сложная и вычурная для уха простого пони, музыка Кантерлота давила, как чужеродная среда, и каждой своей нотой заставляла чувствовать себя здесь чужим. Музыка, россыпи драгоценных камней на стенах, прекрасные витражи тончайшей работы, мебель красного дерева, золотые безделушки, свисающие с хрустальных люстр — все это образовывало густой кисель, в котором вязли мысли и чувства.

Зала была огромна, с добрую четверть всего Понивилля. Если бы Эппл Джек позволили засадить яблонями хотя бы часть ее… Но яблони, конечно, не будут плодоносить на золоченом паркете. Равно как и здешние жители не станут есть презренных плодов. Сталин лишь хмыкнул, увидев мимолетным взглядом банкетные столы. В серебряных ведерках индевели бутылки с шампанским вином и ликерами. Непристойно раскорячив ноги, истекали жиром на огромных блюдах жаренные птицы. Креветки вздымали розовые хвосты среди пиал с соусом, блюдец с мороженым и вазочек с нежной поблескивающей икрой.

И торты. Тортов было великое множество и Сталин, хоть и никогда не считал себя любителем сладкого, машинально отметил их наличие. Многоярусные торты украшали собою все столы, возвышаясь над прочими блюдами как короли в пестрой толпе придворных. Многоярусные, украшенные марципаном, шоколадной стружкой, засахаренными фруктами, мармеладом, заварным кремом, ягодками, джемом, орехами… Торты пока остались в неприкосновенности, хотя прочие яства уже были изуродованы десятками нетерпеливых челюстей. Судя по всему, время десерта еще не наступило. Он успел вовремя.

Гости Принцессы Селестии оторвались от пиршества, повинуясь выносимо грохочущему оркестру, чтобы уделить несколько минут танцу. И танцевальная площадка едва смогла вместить всех желающих.

Здесь были они все.

Дряхлые старики в усыпанных алмазными орденами мундирах болтали друг с другом, издавая отрывистые восторженные смешки — должно быть, вспоминали подавление пегасьих бунтов и свои заслуги. Дамы с роскошными прическами любезничали друг с другом, лицемерно вздыхая и украдкой глядясь в высоченные зеркала. Напыщенные молодчики из Стражи Принцессы, рослые, холеные и огромные, как ломовозы, обозревали присутствующих с видом глубокого превосходства. Визгливые старухи в несообразных возрасту нарядах восседали на перинах, окатывая всякого подошедшего липким презрением.

Шелк, бархат, кружева, драгоценные камни. Сверкание золота и превосходных зубов, никогда не кусавших грубого хлеба. Пронзительный запах духов и туалетной воды. Кокетливо взбитые гривы немыслимых кричащих цветов и щегольски подстриженные усики. Стеки из красного дерева, веера из перьев феникса и изящные монокли на платиновых цепочках. Резкий визгливый смех. Надменное бормотание. Нарочито шикарные жесты и показное достоинство.

Сталина замутило, когда он, сам того не желая, окунулся в этот зловонный водоворот запахов, цветов и звуков. Подобно картине буржуазного художника Босха, этот водоворот мог казаться потрясающе роскошным на расстоянии, но стоило приблизиться, и сотни мельчайших деталей бросались в глаза, каждая — отвратительнее жирного опарыша, пирующего на теле падшей клячи.

Сталин чувствовал все. Скрытые несколькими слоями жирного крема прыщи и бородавки. Вонь давно не мытых тел, замаскированную сильнейшими духами. Уродливые кривые ноги, отчаянно задрапированные дорогими тканями. Чувствовал он и другое. Алчность за сверканием лорнетов. Похоть за кокетливо подрагивающими ресницами. Властолюбие за почтенными и фальшивым чмоканьем щек. Приглушенная ярость за седыми проплешинами генералов.

Единороги. Сплошь одни лишь единороги. Царственные монолиты их рогов возвышались подобно маленьким драгоценным башенкам. Или орудиям, подумалось Сталину мимоходом. Орудиям, бьющими по Эквестрии ненавистью, стяжательством, злобой, коварством, ложью…

Отвратительное варево, в которое он вынужден был погрузиться, пока шел к трону, лишило его душевного равновесия, установленного часами медитаций. Но злость, целительная злость, помогла ему не сбиться с пути в этом топком болоте скверны, более смертоносном, чем зыбучие пески Вечнодикого Леса.

Души глубже, Коба. Ты в самом логове врага. В настоящем «Волчьем логове». Здесь вершатся судьбы Эквестрии. Раз так, не будем отвлекаться на блеск мишуры и фальшивую позолоту. Будем искать самого волка…

Волка не потребовалось долго искать. Он был здесь. Он был центром всеобщего внимания и занимал почетное место, возвышаясь в сияющем золотом троне. Волк не таился, не прятался, не пытался укрыться. Напротив, он, освещенный тысячами ламп, умащенный розовым маслом, восседал в центре толпы, лучезарно улыбаясь своим подданным. Этот волк не будет прятаться. Не станет принимать яд и отдавать приказы о сожжении тела. Это — совсем другой волк, Коба, другой породы, с какой ты еще не имел дела. Невероятно опасной, но так знакомой. Вот он, страшный, едва заметный волчий прищур. И сверкание клыков, скрытое благожелательной улыбкой. Вот он, опаснейший хищник Эквестрии, по сравнению с которым болотная гидра — не опаснее шаловливого котенка.

И волк почуял его. Инстинкт хищника, пусть расслабленного и привыкшего к безопасности, никогда не дремлет. Сталин ощутил это, как дуновение пронизывающего февральского ветра, нырнувшего за пазуху. Ощутил, но не позволил себе остановиться. Пусть волк все видит.