И даже небо было нашим - Паоло Джордано

к нам – и вдруг, словно смирившись с неизбежностью, уткнулся носом в колени Берна.

– Мы слишком долго были разлучены, – сказал Берн. Он как будто собрал нас в едином тесном объятии.

И в этот момент я произнес:

– Я поеду к Чезаре.

– И что ты ему скажешь? – спросил Берн.

– Я поеду к Чезаре, – повторил я.

Никто не ответил. В этом сплетении тел Виолалибера попыталась найти мою руку. Теперь каждый из нас чувствовал прикосновение других. Разве это не была наша любимая игра? Расслабить все мускулы и нервы? А затем обследовать каждый сантиметр ее тела, со всех сторон, внутри и снаружи?

Я чувствовал, как ритмично пульсирует кровь в хрупком запястье Виолалиберы. И подумал: а в том же ли ритме бьется сердце существа, которое у нее внутри?

«Истинно говорю вам: так как вы сделали это одному из сих братьев моих меньших, то сделали мне»…

Но ведь Бога нет, а это значит, что и судить будет некому. Батарейка была почти разряжена, свет то гаснул, то загорался, выхватывая из темноты нашу четверку. Темнота. Мы. Темнота. И снова мы.

Когда я проснулся, мы все еще лежали обнявшись. Фонарь потух. Я чувствовал на руке, чуть ниже локтя, дыхание Виолалиберы, слышал храп Николы. Я оторвал щеку от ляжки Берна, влажной от пота, то ли моего, то ли его. Осторожно высвободился из переплетения рук и ног и на четвереньках пополз к лестнице. Выбравшись наружу, как всегда, испытал изумление: оказывается, мир за стенами башни все еще существовал.

В последние дни я много времени проводил в дороге, ездил на мопеде туда и обратно, туда и обратно, от одного побережья к другому. Возможно, следы от перегревшейся резиновой оплетки руля никогда не сотрутся с моих ладоней. Но воскресным утром, на природе, воздух был свежий, бодрящий. Когда я приехал на ферму, еще не было восьми.

Всего десять месяцев назад я покинул это место, точнее, был изгнан, а оно уже встречало меня, как чужака. Кое-как сложенные поленницы, растрепанные кроны деревьев, огород, заросший огурцами, которые забивали все остальные растения. А я уже успел привыкнуть к ухоженному саду «Замка». Я надеялся, что в такую рань успел проснуться один только Чезаре, – но ошибся. Он завтракал в беседке вместе с Флорианой и новым мальчиком-греком.

– Бог ты мой, Томмазо! Какой сюрприз! И в такое время дня. Садись, позавтракай с нами. Яннис, будь добр, пододвинь к столу еще один стул. Откуда ты, милый мальчик?

Чезаре сжал меня в объятиях. Опять я чувствовал его тело, его тепло, непохожее ни на чье больше, умиротворяющий запах лосьона после бритья. Я сел за стол. Флориана погладила меня по руке и придвинула ко мне тарелку с нарезанным хлебом.

– Намажь его маслом, – посоветовал Чезаре. – Мы покупаем масло в хозяйстве, которое находится рядом с поместьем семьи Апруцци. Подумать только, всего в километре от нас, а мы бы так и не узнали о его существовании, если бы Яннис однажды по чистой случайности не оказался в тех местах. Как часто мы не видим того, что прямо у нас перед носом! У них такие чудесные коровы, белоснежные, упитанные.

Я подобрал ножом немного масла от бруска, подтаявшего от жары, которая усиливалась каждую минуту, и намазал на хлеб. Я умирал от голода, но понял это только сейчас.

– Намажь побольше масла и посыпь сахаром. В твоем возрасте от сахара и масла вреда не будет. Вот мне стоило бы поберечься. Но что поделаешь? Я всегда любил вкусно поесть.

Он смотрел, как я откусываю хлеб и жую. Потом вдруг улыбнулся:

– Конечно, в «Замке» ты привык к деликатесам. Как поживает Наччи? У него все хорошо? Я не говорил с ним с прошлого лета.

– Там приходится много работать, – сказал я. – Все время свадьбы и всякое такое.

– Сейчас так принято, – заметил Чезаре с ноткой обиды в голосе, – устраивать праздники на широкую ногу. А мы с Флорианой готовили все сами, прямо здесь. Конечно, в то время жених не ходил на маникюр перед церемонией, если ты понимаешь, о чем я. – И он мне подмигнул.

– Мне надо с тобой поговорить, – сказал я, и голос у меня при этом был не такой ровный, как хотелось бы.

– Я здесь, Томмазо. Слушаю тебя. У нас еще минимум полчаса до того, как надо будет идти на мессу.

Я взглянул на Флориану, она поджала губы. Справа от меня Яннис не жалея сил уплетал хлеб с маслом.

– Нам надо поговорить с глазу на глаз.

Чезаре встал.

– Ну разумеется. Пойдем на наше обычное место, ты не против? Флориана, Яннис, вы извините нас за то, что вам одним придется убирать со стола?

Чезаре направился к лиственнице, я шел сзади в нескольких шагах от него. Сначала я надеялся, что мы не пойдем туда, потом заставил себя вспомнить слова Берна: все, что говорил Чезаре, – неправда, это лишь игра иллюзий, набор условностей. В мире существуем только мы.

– Помолимся сначала? – спросил Чезаре.

Я механически кивнул. Прикрыв глаза, своим прежним проникновенным голосом Чезаре начал читать наизусть сто тридцать восьмой псалом: «Господи! Ты испытал меня и знаешь. Ты знаешь, когда я сажусь и когда встаю; ты разумеешь помышления мои издали. Иду ли я, отдыхаю ли, ты окружаешь меня, и все пути мои известны тебе».

Слова псалма вызвали у меня внезапный приступ экзальтации. Я не был готов к этому и едва справлялся с собой. Долгие годы мне было стыдно сознавать, что я – единственный человек на ферме, невосприимчивый к слову Божьему; я подозревал, что не понимаю его так глубоко, как мои братья, и часто, сидя под лиственницей, делился этими сомнениями с Чезаре. И каждый раз получал один и тот же ответ: никто не умеет молиться, твое желание – это уже молитва.

– Какая забота привела тебя сюда в столь ранний час? – спросил он наконец.

Я глубоко вздохнул и ответил:

– Мне нужны деньги.

Чезаре выпрямился и поднял брови:

– Этого я не ожидал. Признаюсь, не ожидал. Ты удивил меня. Я думал, Наччи платит тебе за работу. Этого недостаточно? Если хочешь, я поговорю с ним.

– Мне нужны шестьсот тысяч лир. – Не знаю, почему я назвал именно эту цифру, ведь хватило бы и половины. Но мне вдруг вспомнился наш с ним последний разговор, здесь, на этом самом месте, в день, когда он меня выгнал.

Он надул щеки и секунду не выпускал воздух.

– Такого я никак не ожидал, – повторил он. – Ты ввязался в неприятную историю?

– Это мое дело.

За все эти годы я