Алитет уходит в горы - Семушкин Тихон Захарович

— Что? Стремление к новым открытиям, — сказал Толстухин. — Российские землепроходцы и Аляску открыли. До Калифорнийских гор доперли. Вот куда!

— Перед отъездом я неделю рылся в архиве бывшего камчатского губернатора. И ты понимаешь, какая история: оказывается, казаки более века склоняли непокорный чукотский народ под власть русского царя и не склонили. Не огнестрельное оружие, не штыки покорили народ. Русский табак «папуша», ножи, топоры, головной сахар — вот чем взяли его, но и то не совсем. Когда в конце девятнадцатого века открылось регулярное пароходство из Владивостока, сюда прибыл первый русский начальник Анадырской округи доктор медицины Гриневицкий. Так вот, слушай, это я сам читал в его донесениях. Обращаясь к своему высокому начальству, после того как он ознакомился с народом, Гриневицкий испрашивал позволения называться не начальником, а только доктором, так как, по его мнению, чукчи живут свободно и еще не привыкли к идее власти. Видишь, к идее власти не привыкли! Власть их раздражает.

Этот первый начальник написал обстоятельный доклад. Он коснулся и продажи Аляски в 1867 году, и как после того ринулись к берегам Чукотки десятки китобойных судов, сотни контрабандных шхун, завязывая торговлю с местным населением. Но, конечно, за неделю всего не узнаешь. Пока Чукотка для меня так и остается, как говорил о ней этот доктор, «терра инкогнита», то есть земля неизвестная.

Корабль вошел в самую узкую часть пролива.

Берингов пролив напоминал большое спокойное озеро, по которому сновали кожаные байдары охотников. Почти на отвесном берегу стояли их жилища. Как гнезда птиц, расположились яранги нестройными рядами среди каменистых нагромождений.

Странным казался выбор этого неудобного местожительства. Но охотники-зверобои привыкли к нему и любили это место. Каждый камень, каждый выступ, каждый склон горы примелькался им с детства. С легкостью горных коз жители этого стойбища скользили по склону в своей мягкой обуви. Не будь здесь камней, скучно было бы и ходить по ровным площадкам.

В проливе всегда хороший промысел моржа. Моржи большими стадами проплывают здесь в Ледовитый океан, как в ворота просторного двора. А где есть моржи, там жизнь в довольстве. Здесь край земли. Отсюда на северо-восток, за проливом, виднеются смутные очертания гор Аляски.

Туман рассеялся, показалось незаходящее солнце. Приткнувшись на берегу, серыми пятнами стояли мрачные чукотские яранги.

— Плохо, что не познакомился основательно с этим краем заранее, заговорил Лось. — Все мои познания пока что заключаются в том, что я тебе сейчас рассказал, да вот измерил по карте капитана приблизительно территорию… Уезд, черт возьми! Четыреста тысяч квадратных километров!

— Друг мой! А кто же, ты думал, должен был познакомить тебя с этим краем? Нет еще таких советских людей, — заметил Толстухин.

— Зимой из Петропавловска направили сюда на собаках одного паренька, — сказал Лось. — Толковый парень. Студент. На географическом факультете учился. Языки знает. И чукотский язык выучил у какого-то старого профессора. Грустно мне было, когда я отправлял его в этот далекий путь. Чи доехал, чи не доехал? Ничего не известно о нем. Ни слуху ни духу.

— Да, Лось! Ни с одного квадратного километра этой большущей земли не подашь радиограмму. Вот уж поистине о человеке, высадившемся на эти берега, можно сказать: канул, как в воду.

Вдали показались острова — две огромные каменистые глыбы.

— Капитан говорит, что один — наш, другой, поменьше, американский, — сказал Лось, вперив зоркие глаза вдаль. — Толстухин, дай-ка поглядеть в бинокль! — попросил он и, насмотревшись, сказал: — А теперь погляди сам. Какое-то двухмачтовое судно. Вот и первая встреча.

— Подожди, подожди, Лось. Ведь это, может быть, американский пароход «Бичаймо», который везет пушные фактории на Чукотское побережье. Помнишь, в губревкоме говорили? А ну, дай бинокль!

Посмотрев, Толстухин сказал:

— Шхуненка какая-то.

Оба они следили за шхуной, которая шла навстречу и затем, свернув, стала прижиматься к островам.

— Какая-то иностранная надпись на ней. Пойдем. Лось, на мостик к капитану, он нам прочтет.

— Вот посмотрите, капитан: що цэ такэ плавает там? — подавая бинокль, сказал Лось.

— А я уже посмотрел. Мой бинокль немного лучше вашего. Контрабандист «Поляр бэр», или по-русски «Полярный медведь». Известный корабль! Но не думайте меня упрашивать охотиться за ним: шхуна находится в экстерриториальных водах. Сегодня она будет на Аляске, — разъяснил капитан.

Они посмотрели на удаляющуюся шхуну и закурили.

— Ну, товарищ Лось, сейчас будем прощаться. Может быть, зайду на обратном пути, если льды не зажмут меня, — сказал капитан.

— Как, уже сходить?

— Да, да, готовьтесь отдавать концы.

Вскоре «Совет» стал на рейде и отдал якорь на траверзе большого селения, состоящего из одних чукотских яранг. Пароход загудел.

К борту быстро подходила байдара.

— Лось, Лось, иди сюда! Вот едут твои марсианцы, — сказал Толстухин.

Лось подбежал к правому борту. Он сразу же заметил в байдаре между охотниками Жукова. Радостная улыбка озарила лицо Лося. Он во весь голос закричал:

— Андрюшка! Жив! О, цэ гарно! Залезай скорей сюда, я тебя обнимать буду!

— Сейчас, сейчас, Никита Сергеевич, — ответил ему Жуков и полез по штормтрапу.

Лось схватил Андрея и заключил его в объятия со всей мощью, как в тиски. Он долго держал его и, наконец отпустив, шагнул назад и, разведя руками, сказал:

— Мамо! Как будто я домой приехал, увидев тебя?

— Давно и я поджидаю тебя, Никита Сергеевич. Даже соскучился.

— А эти люди, что с тобой приехали, добрые парни?

— Друзья, Никита Сергеевич. Я здесь уже много друзей приобрел. Чудесный народ!

— Добре, добре! Ну, разведчик, пойдем знакомиться с ними.

Глава восьмая

Зима еще не наступила, но пролив уже забило тяжелыми льдами. Полярное лето промелькнуло, как будто вовсе его и не было.

Повалил снег, с севера подули ветры, ворвалась свирепая пурга. Жилища заносило огромными сугробами.

Среди яранг появился четырехугольный домик уполномоченного ревкома. В отличие от круглых яранг обтекаемой формы, этот домик больше заносило снегом, и сугробы вокруг него вырастали на глазах. Вскоре домик занесло совсем, и казалось, что дым, выходящий из трубы, валит прямо из-под снега.

— Ну и хорошо, что завалило снегом, — сказал Жуков. — Отапливать по-настоящему нечем, а в снегу все-таки теплей.

Пароход «Совет» спешил в Колыму и не выгрузил всего, что нужно было для ревкома. Капитан обещал разгрузиться на обратном пути, но пароход так и не зашел. Узнать теперь что-нибудь о судьбе парохода было невозможно. Он или прошел мимо, или застрял во льдах.

Чукотский ревком разместился на пятнадцати квадратных метрах. В задней части домика находилось жилое помещение, где почти рядом, разъединенные лишь тумбочкой, стояли две кровати: Лося и Жукова. Эта жилая часть скрывалась за цветастой ситцевой занавеской.

Служебное помещение ревкома выглядело более эффектно. Здесь стояли два письменных стола, два венских стула и самодельная скамья.

Рядом с дверью, около стены, возвышался шкаф, закрытый на большой висячий замок и опечатанный сургучной печатью. Это был почтовый ящик. Над прорезью нарисовано письмо с образцом «адреса», написанным каллиграфическим почерком:

Петропавловск н/Камчатке,

губревком.

Уполномоченный Камчатского губревкома

по Чукотскому уезду

Гигантский почтовый ящик должен открываться только в навигацию, когда придет пароход. Этот порядок установил Лось, чтобы создать иллюзию нормально действующей связи.

В ревкоме было холодно. Уголь расходовался лишь на приготовление пищи. За столом, в оленьей куртке и широких меховых штанах, сидел Лось. Старый красноармейский шлем плотно обхватывал голову. Русая окладистая борода лопатой закрывала грудь.