Собрание сочинений в десяти томах. Том 7 - Юзеф Игнаций Крашевский

нему и взяла за руку с грустным выражением лица.

— Неправда ли, я хорошо делаю, что выхожу замуж? Ведь так или иначе счастья нет на свете. Живется как-то в мечтах, а они, как птички перед зимой, улетают перед старостью. Зачем мечтать! Успокоить отца, утешить мачеху, вот и все! Наконец как вы думаете? Говорите же!

Но Мечислав дрожал и не мог промолвить ни слова.

— Что с вами?

— Вы навеяли на меня грусть своими речами.

— А разве я неправду сказала? — воскликнула девушка, смотря на него. — От молодости не останется ни одного зеленого листика… мечтания разлетятся… пусто, холодно! Да, пан Мечислав, жизнь — это крестный путь на Голгофу.

— Разве же вам можно говорить это? Вы окружены любовью, избалованы судьбою, вы счастливы!

Адольфина начала смеяться, быстро ходя по комнате.

— Как вы забавны! Я счастлива? Я? Кто ж вам это сказал?

— Но вы заслуживаете счастья и будете счастливы.

— Очень мило, — улыбаясь, сказала Адольфина. — Где это вы вычитали?

Мечислав смешался.

— Вы готовы, пожалуй, рассердиться и отравить мне последние два дня. Но довольно! Будемте такими детьми, какими были, когда вы приезжали к нам из Бабина во время вакаций. Давайте играть в волан.

Мечислав с удивлением посмотрел на нее.

— Правда, — продолжала Адольфина, — это неожиданное счастье сделало меня смешной, но известно, что счастье кружит голову. Так вот и со мною… Сами вы сказали, что я должна, обязана быть счастлива, и вот я упилась этим счастьем.

Последние слова она проговорила, остановившись у окна, а в эту минуту вошла мачеха. Адольфина оборотилась к ней с веселым лицом и раскрасневшись.

— Что мы делаем сегодня, мама? — спросила она. — Пана Мечислава не отпустим ни на минуту: он с нами обедает, потом едет вместе в театр. Он обязан служить нам сегодня и завтра.

— Но ведь мы должны ездить по лавкам.

— А он разве не может ехать с нами? Ведь старый друг… Я выхожу замуж, следовательно, он должен мне помогать. Неправда ли, пан Мечислав?

Орденский принужденно улыбнулся.

— Як вашим услугам, — сказал он.

Так и сбылось, как сказала Адольфина, но только этот день, несмотря на видимую веселость, был страшной пыткой для Мечислава, до того странно обходилась с ним эта девушка. Как только уходила мачеха, Адольфина приближалась и нему с воспоминаниями молодости, скорее детства, над которыми смеялась, глотая слезы. Мечиславу необходима была вся сила воли, чтоб не дать сердцу, вскрикнуть от боли или вырваться признанию… Глаза, может быть, и изменяли ему, но уста оставались словно запечатаны.

Когда наконец возвратился он домой, изломанный этими несколькими часами пытки, то упал на кровать обессиленный, в изнеможении, полагая, что завтра не встанет. Невыразимая тоска сжимала ему сердце, грусть, отчаяние затемняли будущность… Ночь он провел в бреду.

Утром пришел ровинский слуга.

— Говорили мне, что пани председательша приехала делать приданое и что вас взяли в помощь. Конечно, вы сегодня не поедете? — спросил он.

— Не знаю, меня действительно просили остаться, — сказал Орденский, — но, если будет хоть малейшая возможность, мы выедем немедленно.

— Как прикажете: ясновельможная пани велела исполнять ваши приказания.

Слуга поклонился и вышел. Мечислав едва встал с постели. Жизнь была ему не слишком дорога, и хоть он чувствовал в себе зародыш болезни, однако не заботился о лечении: ему было важно, чтоб можно выйти и еще раз увидеть ее. Не привыкший к крепким напиткам, Мечислав зашел в лавку, взял у Боруха бутылку рому, налил стакан пополам с водой и, несмотря на отвращение, выпил. На минуту это его поддержало, он почувствовал себя сильнее, оделся и вышел.

Должно быть, однако, лицо его изменилось, потому что пани Буржимова, увидя его еще на пороге, воскликнула:

— Вы нездоровы! Вы страшно выглядите. Садитесь. Что с вами?

— Ничего, так… немного нездоровится, — отвечал Мечислав. Заслышав его голос, Адольфина выбежала, взглянула и испугалась.

— Вы нездоровы?

— Ничего так… пройдет. Не надо обращать на это внимания, — сказал Мечислав с улыбкой, — я пришел служить вам.

Молча начала девушка присматриваться к нему. Может быть, сердце и отгадало нечто. Хотелось ей приписать болезнь эту чувству, но воспоминание о пани Серафиме, убеждение Люси в любви брата к вдове прогнали эту мысль. Адольфина села возле него.

— Знаете ли, — сказала она тихо, — что сегодня мой последний день, а вы мне испортите его своим нездоровьем. Как можно хворать… без моего позволения.

Мечислав повернулся к ней.

— Я сделал все, что только было можно для того, чтоб явиться к вам на службу здоровым. Я почувствовал себя нехорошо и вылечился ромом, которого никогда не пью, и это так помогло, что, уверяю вас, я теперь здоров совершенно.

— Ром! Но ведь вы могли убить себя.

— О, нет, нет! Ведь все же я доктор, хоть и не законченный. Об этом и говорить нечего, и поедем, куда следует.

Адольфина пожала плечами.

— Не поедем никуда, — сказала она, — пусть купцы сами делают, что хотят. Мы проведем день, как в деревне, по-прежнему — ведь это последний.

Пани Буржимова, которая начала замечать во всем поведении падчерицы какую-то странную горячность, услышала эти слова.

— Почему же последний? — спросила она. Девушка оборотилась к ней.

— Разве же не последний? Уж, конечно, пан Мечислав не увидит меня свободной, резвой, шаловливой, какой привык видеть. Чепец изменяет не только физиономию лица, но и духа. Теперь уже при встрече мы будем иными, как бы посторонними…

— Но всегда старинными, добрыми друзьями, — прервал Мечислав. — В этих пророчествах я не допускаю, чтобы могла измениться дорогая для меня ваша приязнь.

— Вы говорите по-книжному, — сказала, смеясь, Адольфина. — Сегодня я уже вас не узнаю. Медицина испортила ваш слог, вы говорите словно с больными.

Бедный Орденский не знал уже, что и делать.

— Я потому говорила, что это последний день, — воскликнула с неестественной живостью Адольфина, — что почем знать, и я могу найти вас впоследствии совершенно изменившимся… Вы также можете найти меня смешной, гадкой… А сегодня мы еще по-старому.

Мачеха пожала плечами.

— Милая Адольфина, ты городишь вздор.

— Эмансипируюсь… — отвечала девушка, целуя руку мачехи. — Сама знаю, что говорю вздор. Прошу мне все извинить, я выхожу замуж, и за это я чего-нибудь да стою.

Почти целый день прошел в подобных разговорах. Мечислав хотел удалиться хоть на время, чувствуя нездоровье, но его не пустили. Обедали в гостинице, но Орденский не ел почти ничего, только пил. Так сидели они до вечера, но присутствие мачехи, приходившие и уходившие купцы с товарами мешали Адольфине предаваться еще большим странностям. Уже в сумерки пани Буржимову вызвали по какому-то делу. Мечислав сидел