Последний император - Пу И

— Императрица Лун Юн, будучи не в состоянии ради благополучия одной семьи нанести ущерб народу, отдала приказ установить республику. Кто же мог знать, что получится так плохо для народа… Республика не подходит для нашей страны. Лишь реставрация вашего величества сможет спасти народ…

Когда он кончил, я сказал, что еще слишком молод, у меня нет ни таланта, ни добродетели и потому я не могу принять такую ответственность. Он похвалил меня и вновь повторил историю о том, как император Канси в шестилетнем возрасте стал императором. Его бормотание я внезапно прервал вопросом:

— А как же быть с президентом? Дать ему льготы или как?

— Ли Юаньхун уже просил об отставке. Достаточно удовлетворить его просьбу.

Хотя всего я еще не понимал, но про себя решил, что мои наставники уже все обсудили. Пора было заканчивать аудиенцию, и я сказал:

— Раз дело обстоит так, то постараюсь выполнить то, о чем вы говорите.

И вот я снова стал императором "великой Цинской империи".

После ухода Чжан Сюня ко мне стали приходить одна за другой группы людей. Отбивая земные поклоны, одни выражали мне свое почтение, другие — благодарность за милости, а некоторые — и то и другое одновременно. Затем чиновники из административного отдела принесли кучу уже написанных указов. В первый же день было издано девять указов.

Как вспоминают старые пекинцы, утром того дня полиция приказала вывесить флаги с драконами. Жители могли выполнить это распоряжение, лишь сделав флаги из бумаги; затем на улицах появилась цинская одежда, которую уже несколько лет никто не видел. Редакции газет выпустили экстренные номера с сообщением о реставрации, которые продавались дороже обычных, ежедневных.

В пошивочных мастерских срочно стали шить и продавать флаги с драконами, в магазинах антикварной одежды цинская одежда стала самым ходовым товаром, который расхватывали сторонники монархии, только что назначенные на чиновничьи должности. Бойкая торговля шла также в магазинах театральной бутафории. Сюда обращались с просьбой сделать из конского волоса косы. Я еще помню, как в те дни по всему Запретному городу мелькали куртки, халаты, украшения на шапках и у всех на затылке висели косы. Позднее, когда в Пекин с боями вошла армия защиты республики, можно было подобрать брошенные повсюду настоящие косы. Говорят, что их срезали и бросали спасавшиеся бегством солдаты Чжан Сюня.

Если бы люди, посещавшие Запретный город, были хотя бы чуть-чуть дальновидней и, как продавцы газет, могли предвидеть судьбу и кос, и указа, они не стали бы так радоваться в первый же день.

Крайне недовольны были князья, чьи политические надежды не оправдались. На второй день после объявления реставрации Чжан Сюнь издал указ, запрещавший маньчжурским князьям и знати вмешиваться в государственные дела, что также усилило их недовольство. Князья во главе с моим отцом выражали желание поспорить с Чжан Сюнем и просили меня быть в этом деле их судьей. Услыхав об этом, Чэнь Баошэнь поспешил с советом:

— Отречение династии в 1912 году произошло именно из-за вмешательства в государственные дела этой группы князей и знати. Теперь они опять чего-то хотят. Истинные глупцы! Ваше величество ни в коем случае не должно соглашаться с ними.

Разумеется, я последовал его совету. Однако князья не перестали думать о своем и целыми днями искали лучший план действий. Он еще не был составлен, когда войска уже вошли в город. И это помогло князьям снять с себя всякую ответственность за реставрацию.

Наставник Чэнь был уравновешенным и разумным человеком. И такого мнения о нем я придерживался до одного события. Как-то Лао Найсюань тайно привез из Циндао письмо. Имени автора письма я уже не помню, знаю только, что это был немец, который от имени германского императора выразил желание поддержать реставрацию цинской монархии. Лао Найсюань решил воспользоваться этим случаем, рассчитывая на то, что сближение германского и цинского дворов несколько укрепит шаткое положение последнего. Наставник Чэнь воспротивился этому намерению, говоря, что Лао Найсюань действует опрометчиво, как человек, у которого значительно больше неудач, чем удач. Кто мог знать, что этот уравновешенный человек так изменится со дня реставрации.

Уже на следующий день после возвращения на трон я был атакован поздравлениями со стороны многочисленных групп чиновников и сановников. Во дворце Юйцингун я услышал те же слова поздравления от наставника Чэня.

Однако больше всего меня удивили не его восторг и не его оппозиция к князьям, выступавшим за "вмешательство князей и знати в государственные дела" (хотя непосредственным вдохновителем всего этого был мой отец), а бурное поведение при решении вопроса о Ли Юаньхуне. Сначала повидать Ли Юаньхуна отправился Лян Динфэнь, по собственной инициативе решивший уговорить его отречься от власти, но получил отказ. Вернувшись, он поспешил рассказать обо всем Чэнь Баошэню и Чжу Ифаню, после чего все трое пришли во дворец Юйцингун. Чэнь Баошэнь был бледен, с лица его исчезла прежняя улыбка; не сдержав гнева, он сказал:

— Ли Юаньхун посмел отказаться и не выполнить приказ! Пусть ваше величество немедленно велит ему покончить с собой!

Я ужаснулся, подумав, что это уж слишком.

— Я только что вновь вступил на престол и сразу велю Ли Юаньхуну умереть. Куда же это годится? Ведь республика была снисходительна ко мне.

Впервые Чэнь Баошэнь натолкнулся на мое открытое несогласие, однако из-за охватившей его злости забыл обо всем. Он сказал гневно:

— Ли Юаньхун не только не отрекается, а еще и не желает покидать президентскую резиденцию. Этот разбойник — бунтовщик и предатель. Как вы, ваше величество, можете сравнивать его с собой?

Однако видя, что я тверд и решителен, он не смел настаивать й согласился с тем, что Лян Динфэнь еще раз пойдет в резиденцию президента и найдет способ уговорить своего родственника отойти от дел. Не успел Лян Динфэнь уйти, как Ли Юаньхун с президентской печатью сбежал в японскую миссию.

Когда армия защиты республики подошла к Пекину, а надежд на реставрацию монархии почти не осталось, Чэнь Баошэнь, Ван Шичжэнь и Чжан Сюнь воспользовались последним шансом, решив учредить указ о назначении Чжан Цзолиня генерал-губернатором трех восточных провинций, и приказали ему немедленно войти в Пекин. В то время Чжан Цзолинь губернаторствовал в Фэнтяне и был весьма не удовлетворен постом, на который его назначил Чжан Сюнь. Наставник Чэнь возлагал теперь большие надежды на Чжан Цзолиня. Указ был написан, но нужна была "императорская печать". Оказалось, что ключи от коробочки с печатью находятся у отца. Чтобы не тратить драгоценное время на посылку за ключами, Чэнь тут же принял решение сбить замок и достать печать (этот указ до Чжан Цзолиня не дошел, так как везший его Чжан Хайпэн был схвачен армией защиты республики, успев только выехать за город). То, что наставник Чэнь вдруг стал действовать так решительно и смело, произвело на меня глубокое впечатление. В первые дни реставрации каждое утро я находился во дворце Юйцингун. Мои занятия прекратились, однако наставников нужно было видеть, так как в каждом деле требовались их советы. Во второй половине дня я просматривал императорские указы, которые ожидали своего издания, читал официальные бумаги кабинета и принимал свидетельства почтения. Иногда, как и раньше, наблюдал за переселением муравьев или глядел на верблюдов, которых по моему приказу выводили евнухи императорской конюшни. Такая жизнь продолжалась не более четырех-пяти дней, пока однажды во дворце не упала бомба, сброшенная с самолета армии защиты республики. Картина сразу резко изменилась. Челобитчики перестали приходить, указы исчезли, большинства советчиков и след простыл — убежали в панике кто куда. Остались лишь Ван Шичжэнь и Чэнь Баошэнь. В тот день, когда прилетел самолет, я сидел в классе и разговаривал с наставниками. Услышав приближение самолета и взрыв бомбы, я затрясся от страха. На наставниках тоже лица не было. В страшной панике евнухи заставляли меня скорее возвратиться в дворцовую палату Янсиньдянь, как будто только место, предназначенное для сна, является наиболее безопасным. Императорские наложницы от страха растерялись еще больше: одни забились в угол спальни, другие залезли под стол. Повсюду стоял страшный гвалт и царил ужасный беспорядок. В истории Китая это была первая воздушная тревога, а в истории гражданских войн — первое действие военно-воздушных сил Китая. Каждый спрятался у себя в спальне, были опущены бамбуковые пологи в коридорах: по военным познаниям евнухов, это считалось наиболее разумным средством защиты от бомб. К счастью, в тот раз аэроплан армии защиты республики действовал не по-настоящему, а лишь решил попугать, сбросив три маленькие бомбы размером в один чи. Одна из них разорвалась за воротами Лунцзун, ранив одного из носильщиков; другая упала в пруд в императорском саду и разворотила угол водоема. Третья попала в свисающий черепичный карниз ворот Лунфу на Сичанцзе, но не взорвалась, насмерть перепугав собравшихся там евнухов, которые играли в какую-то азартную игру.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});