Легкое бремя - Самуил Киссин

[Открытка.]

Как-никак, а Словацкий[131]. А здесь печально мне. Вроде рек Вавилонских мне эта Висла. Кажется, только тебе было бы здесь так не по себе, как мне.

Муни.

Привет Нюре и Любе[132].

<апрель 1915 г.>

26. С. В. Киссин — В. Ф. Ходасевичу

Автор — Н. Zaremba. В подлиннике называется «Напиток осени»[133]. По-моему, лучше «Осенняя кружка». Перевод с вариантами. Текст точный, варианты, может быть, лучше. Если можешь, напечатай. В крайнем случае даром в какую-нибудь военную пользу. Привет. Целую.

Муни.

Вы — пиво осени, томящий запах прели,И мокрых красных крыш тяжелые капели,(намокших?!)Пьяните вы меня и крепче и сильней,Чем легкое вино весенних светлых дней.

Я вами опьянен, брожу широким шагомПо скользким улицам, по скатам и оврагам(скошенным лугам?)Яснее чувствую, мутнее вижу я.Я пьян (ю?). Порою грудь стесняется моя.(Плохо: нужно сказать: велик глоток).

Дышу прерывисто, дышу и задыхаюсьИ на мгновение от кружки отрываюсь.Но вот припал опять. Тяну ее до днаИ ярко чувствую, как кровь моя красна!

Перев. С. Киссин

Если исправишь, буду благодарен.

Нюре привет. «Живи и работай!» Еще раз целую.

Муни.

23/IV <1915>

27. С. В. Киссин — В. Ф. Ходасевичу

3/V 1915

Слушай, Владя: ежели мне не будут писать писем, то я одурею совершенно. В таких я по работе обстоятельствах нахожусь. То, что я утверждаю, ничуть не шутка. И Лиде я пишу о том же, быть может, в несколько более сдержанных выражениях. Я страшно рассеян, все время расстроен и озабочен. «Нет, куда он мою жикетку дел?» — так говорила в маленьком городе на Волге одна пьяная «зимогорская» б…ь и ходила с этим вопросом по Вшивой горке[134] чуть не полдня. Так вот и я целый день возжаюсь: нет, куда он мою жикетку дел? Жалованье мне теперь будет идти большое — рублей полтораста. Больше 50 здесь никак не проживешь, хотя бы суп со страусовыми перьями есть. Так что домой рублей 100 буду посылать. Представлен к Станиславу, но не дадут. Целую тебя. Но пиши. Боюсь не выдержать и эвакуироваться в сумасшедшем вагоне. Мой адрес: 8-ой головной эвакуационный.

28. В. Ф. Ходасевич — С. В. Киссину

Милый Муни,

ты прав, конечно, сердясь на меня за молчание. Впрочем, одно письмо, с месяц тому назад, я тебе написал. Получил ли ты его?

Вся беда в том, что мне писать нечего. Я почти ничего не делаю и никого не вижу. Живу (и буду жить все лето) не в Гирееве куда пришла твоя открытка, а в квартире у Михаила[135]: Москва. Правое Петроградское шоссе, 34, кв. 8.

Мне скучно, — вот единственная вещь, похожая на новость: я этого не испытывал уже несколько лет. «И не с кем говорить, и не с кем танцевать» — это я бубню непрестанно, как ты о своей «жикетке». В общем, уверяю тебя, что тебе сейчас много лучше, чем мне, во всяком случае — интереснее.

Изумительно, что я не голодаю. Деньги откуда-то есть. Впрочем, здесь важно то, что 4 месяца не надо платить за квартиру. Москва не в разъезде, а в разброде. В этом году все куда-то уезжают на неделю, потом приезжают, потом опять едут, и т. д. У меня нет и этого.

Муничка, ей-Богу, против окна моего идет трам; ей-Богу, вчера был град; ей-Богу, я отдал башмак в починку; ей-Богу, сегодня среда. Вот все, самое любопытное и необычайное, что я могу тебе сообщить. Стихов не пишу, рассказов не пишу, статей не пишу. Перевожу Пшибышевского для Пользы[136].

Пожалуйста, пиши. Я бы теперь сходил с тобой к Греку: и туда не хожу, общество тамошнее слишком плохо.

Будь здоров, не хнычь, мука будет обязательно.

Целую.

Твой Владислав.

Нюра тебя целует тоже.

М<осква>, 13 мая 915.

29. С. В. Киссин — В. Ф. Ходасевичу

[Открытка. 23.5.1915, Белая Олита]

20/V<1915>

Ну, Владя, слава Богу, дождался от тебя письма какого ни на есть. Пишу тебе самой глубокой ночью, еле выбралось время. Ежели бы ты знал мои подвиги и по канцелярской, и по бухгалтерской, и по кухонной части, то… все-таки не позавидовал бы мне. Пойми: я окружен конкретными хамами и неприятностями. Полезность моей работы спорна, асбтрактность ее явственна. Понимаешь, я без воздуху, ибо что такое абстракция как не безвоздушие? Устаю дьявольски; кроме того, сам ты знаешь, как я неспособен ко всему, что называется сношениями, отношениями, прошениями, рапортами. Канцелярист я хуже посредственного; работы много, и ответственной. Noblesse oblige*, начальство принуждает, шкура моя тоже чего-нибудь стоит, тем более, что солдат получает 75 копеек в месяц, а я стою шестьдесят рублей, и все-таки усталость, припадки лени, скука и неумелость с неспособностью. Подумай, брат! Буду свободней, напишу больше. Целую тебя и Нюру. Гарика[137] тоже.

Все конкретное — меня живо трогает, поэтому пиши (о людях), ежели так уж трудно о себе. Что Люба, Женя Муратова, Боря Грифцов, Шершеневич[138] и все милые и не милые? Какова книга Мариэтты?[139] Еще раз целую тебя.

Муни.

* Положение обязывает — (фр.)

30. С. В. Киссин — В. Ф. Ходасевичу

[Открытка. Полевая почта. 24.5. 1915]

21/V <1915>

1-ое

Владя! Это отчаяние! Никому я до сих пор об этом не писал совершенно откровенно. Я не знаю, что со мной будет: разжалуют или под суд отдадут. Я утомлен и раздражен до степени, мне до сих пор неизвестной. На одного прапорщика тут я орал как бешеный. Люди сбежались. Теперь я хожу потерянный и сдерживаюсь с трудом, прямо ужасным. Открытой ненависти ко мне нет, но глухая неприязнь основательная. Нижние чины со мной ничего, я с ними тоже, но с хамьем… Если мне не удастся недели две отдохнуть, я угожу под суд. Я прямо не знаю: что может мне помочь. Разве если генерал-губернатор о моем здоровье справится. Конечно, это никому известно не должно быть. Не завидуй мне. Целую тебя.

Муни.

31. С. В. Киссин — В. Ф. Ходасевичу

[Открытка. Полевая почта. 24.5. 1915]

21/V <1915>

2-ое

Вот подумай: ты у меня умный — что мне делать. Ведь ни с кем из родных я посоветоваться не могу. То они мне трактаты о воле Божьей писали. Теперь будут писать: терпи, терпи, — точно я сам не знаю, что нужно терпеть. Помочь не смогут и огорчатся только понапрасну; ведь ни у кого даже голова не зачешется подумать: в самом деле фаталисты. Ну вот каюк: знаешь, как несостоятельный должник: он не разочарован, не болен, не сумасшедший, а все-таки выход один — потому что, кроме людей и предметов, есть еще человеческие отношения, и с их (отношений) точки зрения он безнадежно болен и приговорен. Подумай. До свиданья.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});