Мне доставшееся: Семейные хроники Надежды Лухмановой - Александр Колмогоров

Игра судьбы

Изнурительные судебные хлопоты и процессы в Москве и С.-Петербурге о наследстве сына, о расторжении церковного брака с Колмогоровым, о получении нового паспорта и вида на жительство, заботы о доме, детях и личная жизнь с М. Ф. Гейслером не оставляли Надежде Александровне времени ни на что иное.

Литературные переводы, которыми она подрабатывала в книжном издательстве Поставщика Двора Его Императорского Величества Г. Шмицдорфа (Невский проспект, 6), носили скорее эпизодический, чем постоянный характер. Но по мере таяния надежд на скорое обладание чужим богатством вдова подполковника Лухманова (именно это положение и фамилию она теперь обрела официально) решилась искать постоянного себе заработка. Тем более, что 30-летний «близкий друг», получив вместе с дипломом гражданского инженера и право на чин коллежского секретаря, как-то неожиданно прозрел и охладел в своей странной страсти к… 50-летней сердцеедке. Принятый в начале 1890 года на службу в Министерство Императорского Двора смотрителем зданий придворной певческой капеллы, он даже съехал на другую квартиру, продолжая, впрочем, оплачивать съёмное жильё предмета своего обожания.

Из письма Мани к Борису от 6 апреля 1890 года:

Мама попала в редакцию юмористического журнала «Шут». Перезнакомилась со всеми, и трое из них собрались у нас. Удумали издавать свой собственный журнал «Вестник». Понятно, к Мишеньке (надо минимум 1000 рублей). Тот сперва — на дыбы, но потом согласился. Итак, их четверо. Контора будет у нас в квартире, секретарём — я. Вчера собрались, составили программу.

С 1 июня надеемся открыться, а с июля уже 1-й номер…[247]

Но с «Вестником» как-то не задалось. Из письма Надежды Александровны Борису в Варшаву от 30 октября 1890 года:

…Спасибо за твои письма, за их искренность, простоту и любовь, которой они дышат. История с нашим делом протянется ещё с полгода. Но надо же как-то существовать. Вот я и стала искать себе занятий. Прочла, что будет издаваться газета «Правда», и oтпpaвилась в редакцию[248] просить место постоянной переводчицы.

Предложили перевести с листа передовицу о развитии русских школ на Востоке, затем критическую — о новой книге. И, наконец, читала два твоих перевода из Бодлера, хорошо мне послуживших. Они понравились как по верности передачи оригинала, так и по поэзии. Я получила место (сразу 40 рублей) с обязательством прибавки после 2-х месяцев работы. О стихах я теперь уже сказала правду. И в одном из первых приложений к газете они появятся под твоей фамилией.

Маня будет работать со мной, но с 15 ноября или с декабря, как переписчица и корректорша, с платою в 15 рублей. С 10 до 6 часов дня мы обе в редакции и даже в праздники с 12 до двух.

Я очень рада, эта работа мне по душе. Теперь я буду в самой фабрике идей, в самом центре современной жизни…[249]

Видимо, не всё устраивало начинающую журналистку в редакции «Правды», помещавшей её материал на своих страницах не только без указания фамилии автора, но и без литературного псевдонима. Поэтому уже со 2-го номера в популярном еженедельнике «Петербургская жизнь» за 1891 год и появился новый чрезвычайно плодовитый, с претензией на интеллект автор анекдотов-миниатюр, выставочных, магазинных, ресторанных и ипподромных обзоров, драматических этюдов, маленьких капризов и фантазий, заметок, театральных программ и рецензий, собственных рассказов и даже… некрологов!

И за всем этим фейерверком публикаций, подписанных инициалами Б. Ф., Н. А., Барон Ф., а то и экстравагантными — Дрозд, Треч, Колибри, Ревизор, Циркуль, Несчастный муж. Птица-муха, Турист, Дрозд-пересмешник и т. п.[250], скрывался один и тот же автор, начинающий столь успешное восхождение на литературный олимп.

Художественно-публицистическая деятельность, с проявившимся интересом и вкусом к ней, оказалась для Надежды Александровны единственным источником существования до конца жизни, несмотря на многолетний сверхтяжелый, поистине плантаторский труд газетной подёнщицы, так «ценимый» всеми редакторами и издателями. Провидение как бы приоткрыло перед ней потайную дверь, готовясь громко захлопнуть парадную.

Пока адвокаты Дмитрия Лухманова, основываясь на вошедшем в законную силу решении судебной палаты, добивались в окружном суде выделения истцу наследственной части родового имущества Афанасия Лухманова — Монетного двора в Охотном ряду, противная сторона перенесла дело в Сенат. Высший законодательный и судебный орган империи, находя, что судебная палата оставила многие доводы Лухмановых «без уважения», кассировал её решение и передал дело на новое разбирательство в другой департамент той же палаты [251].

Только крайней степенью отчаяния можно объяснить обращение Надежды Александровны за помощью к незнакомому с ней известному издателю крупнейшей российской газеты «Новое Время» А. С. Суворину. В последней надежде она наивно пыталась привлечь талант влиятельного в общественно-политических кругах столицы публициста к своему заведомо неправедному делу…[252]

20 декабря 1891 года во втором гражданском департаменте московской судебной палаты была поставлена точка в громком и нашумевшем на всю Москву и Петербург деле. Объявленной в публичном заседании резолюцией мещанину Д. В. Адамовичу было отказано в признании его сыном дворянина А. Д. Лухманова со всеми вытекающими последствиями[253].

Надежда Александровна нашла в себе силы пережить случившееся и, оттачивая перо, уже с 3-го номера еженедельника «Петербургская жизнь» за 1892 год помечала свои публикации узнаваемыми инициалами — Н. Л. или Лух. Н.

Из письма к Борису в Варшаву (без даты):

…Работаю в «Петербургской жизни», подписываюсь пока инициалами. Выработать могу в неделю от 10 до 16 рублей, но этого нам с Маней мало. А просить Михаила Фёдоровича язык не повернётся. Он и так присылает мне по почте на уплату квартиры. Думаю пробить дорогу в другие газеты, журналы. Не бываем ни у кого, кроме Гейслера, и он иногда заходит к нам…[254]

Цесаревич Николай Александрович в Тобольске

1890 год стал, пожалуй, последним годом активной жизнедеятельности Ф. С. Колмогорова как заводчика. Количество кожевенных предприятий в России при царе-миротворце Александре III уменьшилось на 1406. И тенденция эта сохранилась до конца его правления (с 1879 года государство не вело войн). Несмотря на это, Тюмень входила в четвёрку главнейших станций страны по отправлению кож в Россию (104 000 пудов). В 1893 году этот объём вырос до 198 000, позволив первому городу Сибири подняться на 2 место, уступая только Москве[255]. В этом же году на городской ярмарке было продано яловой кожи на 1450 тысяч рублей!

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});