Избранное - Чезаре Павезе

Раздался звонкий голос:

— Кого вам надо?

Внезапно появившись из-за деревьев в белых шортах и блузке, к нам подошла светловолосая молодая женщина с суровыми глазами.

Мы переглянулись. По ее тону было ясно, что это хозяйка. В эту минуту лошадь и двуколка показались мне чем-то смешным и нелепым.

— Мы хотим повидать Поли, — с улыбкой сказал Пьеретто. — Мы…

— Поли? — переспросила женщина, подняв брови, и лицо ее приобрело чуть ли не оскорбленное выражение. Чтобы не глядеть на ее ноги, я отводил глаза в сторону и все-таки чувствовал себя неловко.

— Мы друзья Поли, — сказал Пьеретто. — Мы познакомились с ним в Турине. Скажите, пожалуйста, как он себя чувствует?

Но и это, по-видимому, не понравилось женщине, которая сменила прежнюю гримасу на кислую улыбку и нетерпеливо посмотрела на нас.

В эту минуту из аллеи вылетел Орест, возбужденно восклицая:

— Поли здесь, и жена его здесь. Кто знал, что у него есть жена…

Он осекся, увидев, что мы не одни.

— Ты нашел его? — спокойно спросил Пьеретто.

Орест, покраснев, пролепетал, что за ним пошел садовник. Он с растерянным видом смотрел то на нас, то на женщину.

— Поболтаем пока, — сказал Пьеретто.

Внезапно блондинка смягчилась. Она кокетливо взглянула на нас и протянула нам руку. От ее сдержанности не осталось и следа.

— Друзья моего мужа — мои друзья, — с улыбкой сказала она. — А вот и Поли.

Я много раз думал потом об этой встрече, о том, как покраснел Орест, о днях, которые мы вслед за тем провели в Греппо. Сам не знаю почему, мне сразу пришла на ум Джачинта, но Джачинта была брюнетка. Смутило меня в первый момент и то, что у Поли была жена. Все, что у нас с ним было в прошлом, становилось запретным, превращалось в помеху. О чем мы могли теперь говорить? Неудобно было даже спросить, как поживает его отец.

Но Поли принял нас очень тепло, с той чрезмерной, немножко нелепой радостью, которая была обычна для него. Полноватый, с мягким, по-детски открытым взглядом, он мало изменился. Он был в короткой рубашке навыпуск, с цепочкой на шее. Он сразу сказал, что не отпустит нас, что мы должны остаться у него до завтра, что ему хочется подольше поговорить с нами.

— Но ведь у вас медовый месяц, не так ли? — сказал Пьеретто.

Супруги посмотрели друг на друга, потом на нас. Поля усмехнулся.

— Мед у него вызывает крапивницу, — с деланной грустью сказала женщина. — Что было, то сплыло. Здесь мы скучаем. Я у него за компаньонку и немножко за сестру милосердия.

— Рана должна была бы закрыться, — сказал Орест.

Пьеретто улыбнулся.

Тут Орест понял, что сболтнул липшее, прикусил губу и пробормотал:

— Отец у тебя голова. Но из-за тебя он поседел…

Женщина сказала:

— Вы, должно быть, хотите пить. Проводи их, Поли. Я сейчас приду.

В комнате с высоким потолком и окнами во всю стену, где пестрели разноцветные занавески и кресла, Поли продолжал радоваться нашему приезду и вздыхать от удовольствия, а на вопрос Пьеретто, знает ли его жена о туринской истории, просто ответил, что да, знает.

— Было время, когда мы с Габриэллой все говорили друг другу. Она мне очень помогла, бедная девочка. Мы с ней немало поездили по свету и покуролесили. Потом жизнь развела нас. Но на этот раз мы решили провести лето вместе, как дети, какими мы были когда-то. У нас есть общие воспоминания…

Пьеретто, явно стараясь быть вежливым, слушал его, не прерывая. А вот Орест не сдержался и ляпнул:

— Что же ты делал в Турине, раз был женат?

Поли посмотрел на него с неприязнью, почти со страхом, и проронил:

— Не всегда делаешь то, что хотелось бы другим.

Пришла Габриэлла и открыла бар. В нем было полным-полно бутылок и хрусталя, и, когда его открывали, он освещался. Мы заговорили о Греппо. Я сказал, что на холме очень красиво и что я готов был бы провести здесь всю жизнь, бродя по лесам.

— Да, здесь недурно, — сказала она.

— Что вы делаете с утра до вечера? — сказал Пьеретто.

Габриэлла как была, с голыми ногами развалилась в кресле.

— Загораем, спим, занимаемся гимнастикой… Ни с кем не видимся.

Я не мог привыкнуть к этому загорелому лукавому лицу, которое так неожиданно меняло выражение. Она была очень молода, должно быть, много моложе Поли, но в голосе ее порой слышались хриплые нотки, которые поражали меня. Это от вина, думал я, или от кое-чего другого.

— Завтрак у нас холодный, — сказала она нам со смехом. — Варенье, бисквиты. Серьезная еда будет вечером.

Мы возразили, что нас ждут дома, что нам пора ехать, что мы должны вернуться засветло.

Это неприятно удивило и расстроило Поли. Он сказал Пьеретто, что наш приезд для него праздник и что ему надо многое сказать нам, а жену попросил распорядиться, чтобы нам приготовили комнаты наверху.

Мы отшучивались и не уступали. Меня настойчивость Поли раздражала, и, поглядывая на Ореста, я думал об обратной дороге, о том окне на станции, где его ждали, о сумерках.

Поли сказал:

— Какая разница, где ночевать? Почему вы так относитесь ко мне?

Габриэлла изящным движением подняла рюмку, с унылым видом посмотрела на нее и сказала:

— Неужели вас так интересуют куры и гулянки?

Даже Поли засмеялся. Поладили на том, что мы опять приедем на следующий день и побудем у них подольше.

XVI

Потребовалось два дня, чтобы уговорить семью Ореста снова отпустить нас в Греппо. «Плохо вам, что ли, здесь, у вас?» — сказал отец. Женщины с мрачными лицами, усевшись за стол, держали совет. Только известие о том, что Поли женат, смягчило мать, и тогда разговоры перешли на туринскую историю, которая представала теперь в новом свете, — всех интересовало, была ли жена Поли, как ей надлежало, подавлена горем и в то же время тверда и полна решимости не давать мужу потачки.

— Ей наплевать. Она загорает, — сказал Орест.

— Вот какие вещи случаются, когда муж и жена живут врозь.

— Но если муж и жена живут врозь, — сказал отец, — значит, между ними уже что-то неладно.

Орест с раздражением отрезал, что все дело в деньгах.

— У кого нет бешеных денег, тот работает или учится, и ему не до блажи. Так едем мы или не едем?

Мы заложили двуколку и поехали, но еще не было решено, останется ли Орест с нами в Греппо. Когда мы уезжали оттуда, Габриэлла, прощаясь с нами, пожалела, что они не могут приехать за нами на машине, а Поли смущенно пояснил, что отец реквизировал ее, чтобы он не подвергал себя опасностям и по-настоящему отдыхал. Мы проделали прежний путь через поля, дубовые рощи, виноградники, окруженные развалившимися изгородями, и я снова увидел грабы, полесье. В утреннем свете все блестело и сверкало росой. Огромный холм, поросший кустарником, жил своей потаенной жизнью, одичалый и уединенный, погруженный в тишину, нарушаемую только жужжанием пчел, как дремучая гора стародавних времен. Я искал глазами затерянные среди зарослей лужайки. Пьеретто возмутился тем, что целый холм принадлежит одному человеку, как в те времена, когда одна семья носила имя всего края. Летали птицы.

— Они тоже входят в имение? — проговорил я.

На площадке среди сосен мы нашли нечто новое: шезлонги и валявшиеся на траве бутылки и подушки. Садовник занялся нашей лошадью и отвел ее в сарай; Пинотта, загорелая рыжая девушка, которая в прошлый раз прислуживала нам за столом, стояла у распахнутой калитки оранжереи и смотрела на нас, не выходя на солнце.

— Спят, — ответила она на наш вопрос, кивком головы указав наверх.

Из оранжереи по цинковому желобу текла струйка воды.

— Сколько бутылок, — примирительным тоном сказал Пьеретто. — Должно быть, напились как свиньи. Что, кутили вчера вечером?

— Приехали из Милана какие-то целой оравой, — пробормотала девушка, откидывая назад волосы тыльной стороной ладони. — Танцевали до утра и дрались подушками. Прямо несчастье. А вы останетесь у нас?

— Где же эти миланцы? — спросил Орест.

— Приехали и уехали на машине. Ну и народ! Одна женщина упала из окна.

В сосновой рощице веяло утренней прохладой. В ожидании хозяев мы выкурили по сигарете. В доме незаметно было никакого движения. Я прислонился к стволу дерева и стал смотреть на равнину. Мы нашли недопитую бутылку, прикончили ее и попросили Пинотту открыть нам веранду.

Тут нас и застали Поли и Габриэлла. Они шумно дали знать о себе — послышались голоса и звонки. Пинотта бросилась вверх по лестнице. Наконец спустился Поли в пижаме, взлохмаченный и что-то бормочущий себе под нос. Он, держа нас за руки, попенял нам, что мы заставили себя ждать три дня; и так, стоя, мы поспорили о том, виноваты ли в наших излишествах наши ближние, которые соблазняют нас, или мы сами, поскольку даем себя соблазнить.

— Добрые приятели привезли мне немного миланской жизни, — говорил Поли. — Только бы они не приехали опять. Нам надо побыть одним.