Легенды Босфора. - Эльчин Сафарли

Высокий, широкоплечий, носит костюмы серых оттенков. Легкая щетина. Отлично выглаженные брюки. Угрюмый вид, но светящиеся доверчивостью глаза. Темные волосы с ранней сединой. Тело, потерявшее упругость, но безумно сексуальное. Он большой, под ним хочется затеряться. Канату двадцать шесть лет. Турок из религиозной семьи. Мама с детства приучила к намазу, отец в тридцать лет совершил хадж, сестра покрыта с подросткового возраста. Год назад Канат впервые пришел ко мне. С целью стать мужчиной. Стать мужчиной, пройдя сквозь паутину греха. По исламу спать с падшей женщиной, да еще без брака, — высшая степень греха. Ну, скажите, как удовлетворяться мужчине, если он не женился, предположим, в двадцать лет? По мусульманским законам, надо терпеть. Терпеть, занимаясь онанизмом под одеялом, чтобы Аллах не заметил?! Канат окончил медицинский, работает в фармацевтической компании. Последние три года принимал специальные таблетки с содержанием брома. Для ослабления функции простаты. «Чтобы не хотелось». В первые годы зрелости Канат даже боялся подрочить, как это делали большинство одноклассников. Когда видел мужские журналы на прилавках магазинов, быстро опускал голову. Начинал молиться, чтобы отогнать от себя шайтана…

Лишился девственности со мной. Как только переступил порог моей комнаты, обо всем рассказал с детской наивностью. Не стала лезть в душу. Сняла лифчик, приложила трясущуюся руку Каната к груди. Он из-за своей неуклюжести в постели ужасно смущался. Я научила его сексу. Я научила его доставлять удовольствие женщине… После первой эякуляции заплакал. Мы, вспотевшие, лежали на смятых простынях. Обняла Каната. Он долго не мог успокоиться. Говорил, что стал грешником, пошел против слова Аллаха. Объяснял, что от бромных таблеток у него начались сильные головные боли, бросил их принимать. Уверял, что больше терпеть не мог — одолевала природная тяга к женщине. Однако сам избегал женитьбы: «Не хочу жениться на родственнице. Мама сватает девятнадцатилетнюю дочку двоюродной сестры…» «Милый, Аллах умеет прощать. Слышала, в Коране такое написано. Так вот, думаю, ему не будет сложно прощать тебя хотя бы раз в неделю…» Канат улыбнулся: «Esta furullah!»[108] Поинтересовался, где ванная комната, встал с кровати. И пошел готовиться к намазу. Я смотрела на этого красавца с ужасно возбуждающим животиком, и мною владели противоречивые чувства. Если помогла Канату лишиться девственности, значит, я в заговоре с дьяволом? Если научила Каната куннилингусу, значит, утопаю в грехе? Пока он мылся, я успела впасть в апатию. Обняла подушку, пропитанную древесным ароматом одеколона фармацевта, и погрузилась в мутное озеро размышлений. Я слышала, как Канат уже читает молитву. Я чувствовала, как растворяется его теплая сперма во мне. Мысли, как иголки, втыкались в меня, иногда заставляя смеяться. Поняла, что степень грешности определяют люди. Никак не Аллах. В очередной раз убедилась, что религия — это не святые книжицы наставлений, присланные Богом. Религия — это предубеждения людей, горящих желанием постичь некую вершину идеала… Если в меня вселился дьявол, не беда. Правда, хотелось бы, чтобы этот господин Тьма сначала предстал передо мной во всей красе. Если он имеет «Хаммер» и похож на Джорджа Клуни, то с удовольствием сходила бы с ним под венец. Эй, дьявол, ты слышишь?.. Я шучу, а в душе — плачу. Проститутки иначе жить не могут…

5

…Ненавижу понедельники. Понедельник для проститутки — как воскресенье для банковского клерка. Только для нас этот день далеко не долгожданный. В понедельник проститутка осознает масштабность собственного одиночества. В понедельник парики, косметика, лубриканты, гипюровое белье отдыхают. В понедельник проститутки убегают от самих себя… В первый день недели я посвящаю себя Босфору. Не остаюсь наедине с собой. Нельзя — начинаю думать о жизни. «Мы не должны думать. Если начнем думать, придется повеситься». Золотые слова Эсмы, в прошлом году умершей от СПИДа… Утром в понедельник выключаю мобильный. Вынимаю из него батарейку, закидываю на дно вазы. Конечно, легче просто отключить телефон, убрать куда-нибудь. Я так не могу. Боюсь, что выключенный сотовый, воспользовавшись зарядом батарейки, все равно зазвонит. А на том конце голос очередного клиента…

Облачаюсь во что-нибудь неприметное, надеваю большие темные очки, собираю волосы в хвостик и покидаю отель. Джемаля предупреждать не надо. Сам отменяет свидания. Он знает, какая я в понедельник. Исчезаю… Убегаю к Босфору от самой себя. Ныряю в море, погружаюсь глубоко-глубоко, скрываюсь там, на дне, вместе с затонувшими кораблями. В понедельник самой себя боюсь. Когда из-за отсутствия клиентов остаешься одна, воспоминания и мечты моментально оживают. Рвутся наружу. И я превращаюсь в депрессивную актрису-трудоголика, которую неожиданно отлучили от театра. Сегодня не нужно играть. Сегодня тобою не будут восхищаться. Сегодня тебя не будут любить. Один день как целая жизнь…

Прихожу к Босфору молчаливая. Сажусь на скамейку у побережья. Укутываюсь в черный жакет из тонкой шерсти. Рассматриваю прохожих. Кормлю чаек. Взглядом добираюсь до горизонта, периодически взлетаю в голубое небо, чтобы успокоиться на пушистых облаках. Не каюсь перед Босфором. Делюсь с ним болью, проснувшейся вместе со мной в понедельник. Он — великолепный друг: выслушивает, не требует ничего взамен. Ему не нужны минет с проглотом, жесткий секс non-stop. Он не бросит на тумбочку скомканные деньги — резко, безразлично… Он другой. С ним и я другая. Без грима, без нарочитой страсти, вульгарного хриплого смеха за бокалом недорого виски. С Босфором я та самая Александра, которая зачитывалась сказками Линдгрен, коллекционировала разноцветные пуговицы, сдувала пенку с горячего молока…

Я перестала доверять людям. Со дня переезда в Стамбул мой наилучший собеседник — Босфор. Он не осудит. Для него я не «тварь, порочащая всех русских девушек». Ему-то не важно, почему я не прожила жизнь так, как ее должна прожить приличная девушка. С успешным окончанием института, первым поцелуем в парадной, шумной свадебной прогулкой на Воробьевых горах, двумя толстощекими малышами, ежедневной стряпней и монотонным сексом по средам с любимым мужем… Почему?!

Наедине с Босфором мечтаю о настоящей любви, об овчарке с умными глазами, о маленьком загородном домике с деревянной верандой. Мне даже роскошная вилла в Кадыкёе[109] не подошла бы… Мечтаю о двух детях, пахнущих присыпкой… В компании Босфора пишу этот Дневник. Размашистым взлетающим почерком. На обложке толстого блокнота рисунок Галатской башни[110]. Босфор рядом — молчит, иногда вздыхает, посылая к берегу ощетиненные волны. Будто шепчет: «Снова поверь в себя». Без пошлых советов, вроде того чтобы стать «нормальной», зарабатывать деньги «честным трудом». Босфор просит верить. «Родной, я верю, пока иду отсюда домой. А когда вернусь в отель и получу от Джемаля список встреч на завтра, вера сразу испарится. Знаешь, жить моей жизнью и верить — сложно. Можно жить ради веры. Но жить с верой удается не каждому». Босфор не согласен. «Просто поверь в веру!»

Появляюсь в отеле за полночь. В комнате Джемаля шумит телевизор. Смотрит футбольный матч. Сутенер болеет за «Фенербахче», я — за «Галатасарай»[111]. У нас разные вкусы. Да и статусы разные. Захожу в комнату, зажигаю свет. Все чужое. Никто не встречает. Машинально раздеваюсь, залезаю под душ, потом протираю тело смягчающим лосьоном. Причесать парик. Погладить мини-юбку, зашить порвавшуюся бретельку золотистого корсета. Принять очередную противозачаточную пилюлю. На голодный желудок — есть не хочется. Удалить волосы на лобке. Побрить ноги. Смазать кожу после эпиляции оливковым маслом холодного отжима: нет раздражения, долой «рабочие» синяки. Сделать маникюр с педикюром. Покрасить вишневым лаком с блеском. Уфф. Готова. Вынимаю из коробки новые босоножки на платформе, украшенные бисером. Завтра новый день. Завтра очередной спектакль. А ну-ка мечты и желания — вон отсюда… Я не Александра. Теперь я снова Алекса.

6

…В Стамбуле нас не так много, как кажется. «Активно действующих» осталось около двухсот. Около четырехсот пристроились, найдя богатых мужей. Более ста за решеткой. Свыше пятисот мертвы. Это неточная статистика: на прошлой неделе собирались с девочками в одном из клубов недалеко от Истикляль Джаддеси — запить русской водочкой трагичность бытия. Там и произвели грубые подсчеты. Кто-то проливал слезы над цифрами, кто-то безысходно молчал, кто-то ликовал, что не оказался в числе отошедших в мир иной. «Девки, забыли о стойком иммунитете русских баб?! Хорош лить слезы, прорвемся! Еще устроим сексуальную революцию в этом чертовом Эмирате!» Оглядываю этих женщин разной степени потрепанности. Красива каждая по-своему. Загублена каждая по-своему. Несчастна каждая по-своему. И я — одна из них…