Леннар. Тетралогия - Антон Краснов

— Сейчас прибегут любопытствующие товарищи и еще какой-нибудь милицейский уазик с пэпээсниками из ближайшего городишки,— предположил Кон­стантин, горстью зачерпывая воду, вообще-то не очень пригодную для питья.— Будут задерживать пришель­цев.

— Кишка тонка,— сказал капитан Епанчин, раз­глаживая на груди серебристые одежды Обращенно­го.— Не думаю, что какой-нибудь сержант полезет с табельным «макаром» на нашего красавца. Нет! Никто не сунется... Вот увидишь, первым сюда пожалуют то­лько люди из ФСБ и кто-нибудь из Администрации Президента. Я же еще при вхождении в атмосферу су­мел связаться с Москвой, если ты помнишь, Костя.

Епанчин был совершенно прав. Примерно через полтора часа пришла «вертушка», на борту которой помимо прочих находился российский куратор проек­та «Дальний берег» генерал Ковригин. Сейчас у него был вполне выдержанный и спокойный вид, но кто знает, что, впервые выслушав потрясающую новость, он прыгал как мальчишка и тотчас же принялся зво­нить президенту. Разговор начал воплем: «Дима! Тут такое... Доложили, что совершил посадку...» — и так далее.

Сейчас Ковригин сдержанно поприветствовал спасшихся космонавтов, бросил пристальный взгляд на Лейну, чье фото по понятным причинам не фигури­ровало в папке с личными делами всех членов экипа­жа, в папке, содержимое которой въедливый Алек­сандр Александрович знал назубок...

— Думаю, нам лучше будет добраться до Моск­вы,— сказал Ковригин,— а там уж, помолясь, восста­новить силы и поговорить. Обсудить...

— Помолясь...— усмехнулся Костя Гамов.— Мы в последние месяцы только этим и занимаемся... Полго­да мы на Земле не были, да? А словно целую жизнь прожил. Совсем другую — непохожую... Вот и Абу-Ке­рим говорил... на подлете к Юпитеру...

— Абу-Керим? — переспросил генерал Ковригин, а люди в одинаковых серых костюмах, стоявшие за его спиной, быстро переглянулись.— Он что, с вами?

— Да. Вылетал с нами,— глядя в лицо генералу, от­ветил Гамов.— А теперь его нет.

— А где?.. Он, конечно, участник полета, в некото­ром роде стал легендой... Но это ничего не меняет: он должен понести наказание.

— Не получится... Он не долетел. Понимаете, това­рищ генерал, на подлете к Юпитеру очень хотелось есть, а то, что припасли люди Акила, закончилось... Хорошо, хоть воду залили в резервуары.

Генерал все понял. Об Абу-Кериме больше не было проронено ни слова. Конечно, Гамов мог рассказать ему, как все было на самом деле. Он мог и передать ему тот душераздирающий разговор, что произошел в мо­дуле на подлете к Юпитеру, когда большая часть доро­ги до Земли была уже выбрана, преодолена, но оста­вался последний, самый страшный и самый безнадеж­ный отрезок пути... Тогда в модуле царила мертвая ти­шина. Только тихо пели приборы. Только слышался гул вспомогательного двигателя, осуществлявшего корректировку курса (в то время как основные отвеча­ли за разгон и торможение)...

Гамов мог бы попытаться передать Ковригину хотя бы отголосок той выматывающей, серой безнадеги, отчаяния, которому не было конца. Он мог бы расска­зать ему о муках голода после того, как кончились за­пасы. Епанчин, Абу-Керим и Лейна полулежали в креслах, стараясь не делать лишних движений. Силы истощились. Восполнить их нечем. Сам Константин голода не чувствовал по понятным уже причинам, но он знал, что цена за то, что его отрезало от всех челове­ческих мук — вот от этого голода, от боли,— что она, эта цена, будет огромной. И что лучше бы ему корчить­ся вместе с остальными.

Глядя, как растет в иллюминаторах крупнейшая планета Солнечной системы, Абу-Керим сказал тогда:

— Ну что же... Я решил вот что. Вы вольны прези­рать меня за мое решение или недоумевать. Так вот: я не увижу Землю. Мне это не нужно. Понимаете?.. Моя жизнь была большой игрой, и что толку мне жить те­перь, когда выиграна самая большая ставка — бес­смертие? Или вы еще не поняли, что мои единоверцы УЖЕ чтут меня как никого, как нового пророка, как знамя веры, вынесенное в космос? Я легенда. Зачем же мне возвращаться? Что меня ждет, если я вернусь жи­вым? Суд, пожизненное заключение, имя, вынесенное в заголовки всех мировых газет? Все это слишком мел­ко после того, ЧТО мы пережили, ЧТО мы узнали. Как я могу подвести миллионы людей и вернуться?

— Ты фанатик,— сказал Гамов тихо и на этот раз без всякой злобы.

— Нет. Просто я человек, который достиг предела желаний. Да, жизнь — это большая игра, а в ней, как во всякой игре, нужно уметь остановиться и не играть да­льше. Чтобы не спустить огромный выигрыш. Да. Я останавливаюсь. О, мое тело!.. В конце концов, вы тоже сопричастны легенде!..— вскинув голову, произ­нес Абу-Керим.— Так что вы можете извлечь свою жизнь из моей смерти. В известном смысле мы будем квиты.

— О чем... о чем это он? — произнесла Лейна сла­бым голосом.

Мужчины не стали уточнять. И никто не стал делать негодующих ремарок о том, что людоедство омерзите­льно, а пожирать труп врага было свойственно лишь самым кровожадным дикарям, совершенно не затро­нутым цивилизацией.

Потом Абу-Керим вытянул из ножен трофейный сардонарский клинок и спокойно, буднично всадил себе в живот. Его губы на мгновение скривились от боли, а потом выпустили несколько слов: «Бисмиллахи рахмани рахим...»

Путешественники молча наблюдали за агонией. Наконец Абу-Керима согнулся и, упав ничком на пол, замер.

Это в самом деле была будничная смерть. В иных обстоятельствах она, быть может, и потрясла бы даже такого закаленного и опытного человека, как капитан Епанчин. Но сейчас уход Абу-Керима настолько впи­сался в череду смертей, что никто не выказал ни возму­щения, ни страха, ни печали.

Все это было. И Константин мог рассказать даже подробности, выпущенные за рамки данного повест­вования. Но Гамов промолчал, а генерал Ковригин не задавал наводящих вопросов. Он только коротко спра­вился об остальных космонавтах, предположил, что они погибли при взрыве гигантского звездолета, и не получил ответа. Молчание было истолковано как под­тверждение худших предположений. Правда, уже в вертолете Гамов сказал:

— А что остальные? Вам лучше знать.

— Нам? В каком смысле?

— Да в прямом! Мы на Земле давно не были. Мо­жет, тут что появилось без нас... Достопримечательно­сти, о которых как-то замалчивалось ранее. Ну напри­мер, Хансен-сити, названный по имени генерала Хан­сена, участника Войны за независимость в восемнад­цатом веке. Или летний дворец императора Ли Сюна в Пекине, с изображением маленькой рыбы миноги. Храм, построенный на деньги сподвижника царя Ми­хаила боярина Неделина, в честь освобождения Моск­вы от поляков... Могила шаха Сафрази... А то и гроб­ница царицы Камара... Мало ли! Кстати, Александр Александрович, нас с Леной по прибытии в Москву сразу бы в клинику... И предупредите врачей, чтобы ничему не удивлялись. Эх! Надо было и мне куда-ни­будь... подальше. Я бы хорошо смотрелся, скажем, в роли библейского пророка. С моим-то филологиче­ским образованием...

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});