Вампирские хроники: Интервью с вампиром. Вампир Лестат. Царица Проклятых - Энн Райс

в пояс Армана, чтобы не потеряться, Дэниел пробирался вслед за ним к центру построенного в форме подковы зала, на ходу блуждая взглядом по рядам кресел, которые амфитеатром поднимались до самого потолка. Помещение было буквально забито смертными: они толпами передвигались по залу, толклись на бетонных ступеньках, свисали с металлических перил лестниц.

Поначалу он видел все вокруг словно в тумане, а непрерывный монотонный гул походил на тихий скрежет гигантской машины. Но чуть позже ему удалось изменить зрительное восприятие, и тогда он увидел остальных – уловил неизбежное различие между живыми и мертвыми. Везде, куда ни глянь, прятались среди смертных ему подобные – заметить их было так же легко, как сияющие в темноте ночного леса совиные глаза, в которых отражается лунный свет. Ни грим, ни темные очки, ни бесформенные шляпы не в состоянии спрятать их друг от друга. И дело здесь не просто в неземном глянцевом сиянии их лиц и рук, а прежде всего – в неторопливости и гибкой грации движений, словно они скорее дух, чем плоть.

«Ну наконец-то, братья мои и сестры!»

Но он ощущал витающую в воздухе ненависть, причем грязную и бесчестную. Они одновременно любили Лестата и осуждали его. Их привлекал сам акт ненависти, наказания. Внезапно он встретился взглядом с мощным созданием громадных размеров, с грязными черными волосами, и оно, в уродливой усмешке обнажив клыки, во всех ошеломляющих подробностях открыло ему план действий. На глазах у восторженной толпы смертных они отсекут Лестату руки и ноги, отрубят ему голову, а затем сожгут его останки на погребальном костре у моря. Конец чудовищу и его легенде.

«Ты с нами или против нас?»

– Вы его никогда не убьете, – со смехом ответил ему вслух Дэниел.

И тут же едва не задохнулся от удивления, заметив спрятанную под курткой у этого существа острую косу. Чудовище отвернулось от него и словно испарилось. Дэниел уставился вверх, на дымные огни.

«Теперь я – один из них. Я знаю все их тайны!»

Голова закружилась, и ему показалось, что он сходит с ума.

Рука Армана сжала его плечо. Они наконец добрались до самого центра зала. С каждой секундой толпа становилась все гуще. Хорошенькие девушки в длинных черных шелковых платьях протискивались вперед, расталкивая грубых байкеров в поношенных кожаных куртках. По лицу Дэниела скользили мягкие перья; в толпе мелькнул красный дьявол с огромными рогами, а в другом конце взгляд наткнулся на костлявый череп скелета, украшенный золотыми кудряшками и жемчужными гребнями. В синеватом полумраке то тут, то там раздавались одиночные вопли. Байкеры взвыли как волки, кто-то оглушительно заорал: «Лестат!» – и остальные немедленно подхватили этот клич.

Лицо Армана вновь стало отрешенным, что служило у него признаком высшей степени сосредоточенности, как будто все, что он видел перед собой, не имело никакого значения.

– Что-то около тридцати, – прошептал он на ухо Дэниелу, – не больше, причем один или двое из них настолько стары, что могут уничтожить всех нас в мгновение ока.

– Где? Ну скажи же мне – где?

– Прислушайся, – ответил Арман. – Оглянись вокруг сам. От них не скрыться.

Хайман

«Дочь Маарет… Джессика… – Это мысленное послание застало Хаймана врасплох. – Защити дочь Маарет… Любыми путями сумей выбраться отсюда!»

Он поднялся, изо всех сил напрягая слух и зрение. И вновь прислушался к голосу Мариуса. Мариуса, пытающегося докричаться до неопытных ушей Вампира Лестата, который чистит перышки за сценой перед разбитым зеркалом. Что это значит – дочь Маарет, Джессика, тем более что эти слова, без сомнения, относятся к смертной женщине?

И вновь неожиданное сообщение сильного, но открытого разума: «Позаботься о Джесс. Любыми средствами останови Мать…» В действительности сами эти слова не прозвучали, – скорее, это было похоже на проблеск чужой души, на искрящийся поток мысли.

Хайман медленно обвел глазами противоположный балкон, заполненный людьми главный зал… Где-то в отдаленной части города бродил один из старейших, исполненный страха перед царицей и жаждущий увидеть ее лицо. Он пришел, чтобы умереть, но в последний момент все же узнать, как она выглядит.

Хайман закрыл глаза, чтобы отогнать видение.

И внезапно до его слуха вновь донеслось: «Джессика, моя Джессика». И вдруг этот проникнутый душевной болью призыв заставил его вспомнить Маарет! Перед его мысленным взором неожиданно возник окутанный любовью образ Маарет – такой же древней и белой, как и он сам. Тело пронзила нестерпимая боль. Он откинулся на спинку кресла и слегка опустил голову, а потом опять взглянул поверх стальных перил, уродливых переплетений черных проводов и ржавых круглых светильников: «Где ты?»

Там, вдалеке, у противоположной стены, Хайман увидел наконец того, кто был источником этих мысленных посланий. Это было самое древнее существо из всех, кого ему доводилось встречать: гигант нордического типа, закаленный и хитроумный, в одежде из недубленой коричневой кожи, с развевающимися соломенными волосами и маленькими, глубоко посаженными под тяжелыми бровями глазами, придававшими его лицу выражение мрачной задумчивости.

Великан следил за хрупкой женщиной, отважно прокладывавшей себе путь сквозь заполнившую главный зал толпу. Джесс, смертная дочь Маарет.

Хайман пригляделся к ней повнимательнее, и ему показалось, что он сходит с ума. Он просто не мог поверить своим глазам! Сходство было настолько поразительным, что он прослезился: те же, что и у Маарет, длинные медно-рыжие волосы, вьющиеся и густые, та же высокая, хрупкая, как у птички, фигура, те же светящиеся умом и интересом ко всему окружающему зеленые глаза. Не обращая внимания на то, что ее со всех сторон толкают, она с любопытством оглядывала зал.

Профиль Маарет. Кожа Маарет – при жизни она походила на внутреннюю поверхность ракушки: такая же бледная и едва ли не светящаяся.

И словно наяву возникло перед глазами видение из прошлого: кожа Маарет под его собственными темными пальцами. Когда, насилуя ее, он отворачивал лицо Маарет в сторону, кончики его пальцев случайно коснулись нежных век. А еще через год ей вырвали глаза, он присутствовал при этом и вспоминал, какова ее кожа на ощупь. Пока не подобрал сами глаза и…

Он содрогнулся и почувствовал резкую боль в легких. Память не собиралась ему изменять. Ему никогда не избавиться от этого кошмара, никогда не стать счастливым клоуном, лишенным воспоминаний.

Дочь Маарет, что ж. Но как такое могло произойти? Через сколько поколений неустанно передавались эти черты, чтобы вновь с такой силой проявиться в этой маленькой, хрупкой женщине, которая, судя по всему, стремилась подобраться вплотную к расположенной в конце зала сцене?

Однако вскоре он пришел к выводу, что ничего невозможного в этом, естественно, нет. Эту женщину двадцатого века и тот давний день,