Разные дни войны (Дневник писателя) - Константин Симонов

Через полчаса стали поступать первые донесения. Командир одной из дивизий доносил, что он дошел до железной дороги, но дальше не может продвинуться - немцы фланкируют ее справа артиллерийским огнем, и он несет потери.

- Во-первых, - сказал ему Гречко по телефону, - если вы сейчас боитесь потерь, то вы, простояв на месте, потеряете еще тридцать минут, и это будет самая важная потеря. А потом я все-таки прикажу вам двигаться вперед, и вы будете двигаться и потеряете втрое больше, чем потеряли бы сейчас. А во-вторых, насчет немецкой артиллерии неправда, не может быть у вас сильного огня немецкой артиллерии, она подавлена, и мы отсюда не слышим ее, она по вас не бьет. Вы неверно доносите. Идите вперед - и все.

После этого звонка он сейчас же позвонил командиру корпуса.

- Такой-то (Гречко назвал фамилию командира дивизии) мне доносит, что ему во фланг бьет немецкая артиллерия. Сейчас же помогите ему. Дайте огонь по немецкой фланкирующей батарее, и мощный огонь! Помогите как следует.

- Педагогика, - усмехнулся Кариофилли.

- Так точно, - сказал Гречко. - Может быть, по нему я в самом деле бьет с фланга немецкая артиллерия. Но ему-то надо внедрить в голову, что я не принимаю этого в расчет. А командир корпуса пусть на всякий случай все-таки ему поможет.

Между тем пулеметный огонь не стихал. И уже по одному этому чувствовалось, что немцы, особенно слева от нас, не отошли, сидят там, где сидели.

Мы ходили снаружи перед блиндажом и довольно долго молчали. Потом Мехлис сказал:

- У немцев метеорология есть составная часть военной пауки. Они ждут погоды для наступления, как летчик для кругосветного полета. Ждут и пять дней, и десять, и пятнадцать, сколько им нужно. И дожидаются идеальной погоды. И в эту идеальную погоду идеально используют все, что могут использовать. А нас они давно изучили, изучили наше упрямство. Есть погода, нет погоды, раз решили, значит, будем наступать. И они это учитывают и к этому готовятся. Раз мы уже назначили день, то не отменим ни при каких обстоятельствах.

Свистнул снаряд и разорвался где-то далеко сзади. Я вспомнил рассказ Бориса Смирнова о том, как он сидел на пункте наведения авиации вместе с несколькими солдатами-артиллеристами. Им только что подвезли суп, и они ели его из котелков. В это время начался немецкий артналет. Когда снаряды свистели и рвались далеко сзади, солдаты, усмехаясь, говорили про них: "Это не наш, это генеральский пошел... И это генеральский... А вот это наш". Солдат, сорвав с головы пилотку, прежде чем лечь, накрывал ею котелок с супом.

- Ну да, - сказал Мехлис. - Снарядов-то иногда много бывает за день, а суп один. Если земля в него попадет, никто второй порции не привезет...

Уже шел четвертый или пятый час наступления. Погода становилась немножко лучше, но артподготовка, которая должна была обеспечить прорыв, не обеспечила его. Оставались надежды на авиацию в случае, если погода существенно улучшится. Гречко продолжал отдавать приказания по телефону, настаивал на необходимости продвинуться до Прухно. Но в воздухе уже Чувствовалось, что на сегодня наступление не удалось. Я пошел повидать Альперта, которому скверная погода тоже мешала. Интересных снимков не предвиделось. - Долго вы еще здесь пробудете? - спросил меня Альперт, с тоской глядя на продолжавшее сыпать дождем небо. - Да нет, думаю, скоро поедем.

- Сегодня тут нам, по-моему, нечего делать, - сказал он. - Я должен был с ним согласиться. Пожалуй, делать нам тут Действительно было уже нечего, только портить людям настроение своим присутствием.

Когда я вернулся, Мехлис у входа в блиндаж разговаривал с Гречко.

- Значит, никаких перемен?

- Да, досадно, - сказал Гречко. - Справа домиков не заняли, и слева никаких перемен.

Он явно не старался приукрашивать положение и говорил спокойно, с некоторой ноткой горечи.

- Да, нового уже, значит, ничего. Что сделано во время разведки боем, то и сделано, - сказал Мехлис.

- Еще человек двадцать пленных взяли, - сказал Гречко. Мехлис простился с Гречко и, отойдя несколько шагов от блиндажа, вдруг спросил:

- Хотел поехать отсюда в 38-ю, но сил нет. Не ложился сегодня. Поеду в штаб фронта сейчас, посплю. А вы? - спросил он меня.

Я ответил, что, наверное, тоже скоро поеду, но пока еще немного побуду здесь. И пошел проводить его до машин.

Обе машины Мехлиса стояли уже на ходу, на дороге, но адъютантов не было, они куда-то ушли, и один из водителей побежал за ними. Приходилось ждать.

Мы довольно долго стояли с Мехлисом и смотрели на кладбище вблизи от дороги, около большого фольварка, обнесенное аккуратной оградой. Внутри этой ограды поднималось пятьдесят или шестьдесят больших и малых, сбитых из досок и выкрашенных желтой и красной краской пирамид и пирамидок. Под большими пирамидами были братские могилы солдат и сержантов, под малыми пирамидками были похоронены офицеры. Немолодой солдат, держа в руках бумажку, наверно, с памяткой, окунал в ведерко кисть и масляной краской писал фамилии на той пирамиде, на которой их еще не было. Я вошел в ограду. Мехлис тоже. Одна, вторая, третья... У солдат были по большей части украинские фамилии, и я обратил на это внимание Мехлиса.

- Да, да, - сказал он. - Пехота в последнее время пополняется за счет Западной Украины, Белоруссии, в особенности Западной Украины. А это самый прожорливый род войск.

Я спросил, правду ли я слышал, что старший командный состав, начиная от майора, есть приказание хоронить на родине. Правда это или нет?

- Возят на родину, - сказал Мехлис. - Бывает. Но указания такого нет. Оно было бы неверным.

- Почему? - спросил я.

- А потому, что тут своего рода диалектика. С одной стороны, казалось бы, можно отвезти офицера и похоронить на родине, а с другой стороны, разве можно разделять так людей после смерти? Солдаты будут говорить: с немцами боролись вместе, а хоронят отдельно. Нет, это нехорошо, это неверно, - сухо сказал он. И, помолчав, добавил: - Это вредно.

Снова помолчав, сказал, что сейчас это дело упорядочено. Офицеров приказано хоронить только в населенных пунктах, старших офицеров только в городах, а на родину никого не возить.

Адъютанты Мехлиса появились, он уехал, а я пошел обратно к Исаеву. Мы вспомнили с ним о Мурманске, где впервые в начале войны встречались, а потом о Москве.

- У вас есть в Москве квартира? - спросил я его.

- Насколько это можно назвать квартирой, - усмехнулся он. - Восемь метров на восьмом этаже, без лифта, жена и дети.

- А где вы жили до войны?

- В военном городке. И сразу оттуда попал на войну. Исаев вместе со мной зашел к Гречко. Я, чувствуя, что в такой день, как сегодня, я здесь лишний, и чем дальше, тем больше, поспешил откланяться.