Троянский кот - Далия Мейеровна Трускиновская

— понятия не имели.

— В корчму! — первым сказал Ларре, но как сказал! Будто он в команде главный. Хотя дать приказ полагалось Георгу.

— В корчму, — согласился будущий капитан. — Там объяснят.

И объяснили.

В давние времена, когда в лесах еще жили псоглавцы, и местные жители ради безопасности ставили дома на плотах посреди озер, здешние глухие края стали обживать люди, приплывшие из-за моря. Они сводили с галер на сушу коней, строили отряды конных латников и отправлялись куда глаза глядят — добывать себе землю. Местные на землю особо не претендовали — кому она нужна, когда по ней псоглавцы шатаются? Поэтому пришельцы покупали угодья довольно дешево. А потом псоглавцы куда-то подевались — вроде бы откочевали к северу. Местные вздумали было вернуть себе земли, да поздно. Были сражения, нападения, отступления, ночные поджоги. Потом как-то замирились и стали жить вместе.

Вот так и вышло, что на берегу Силаданне оказалось каменное строение, в котором лет примерно двести жил то ли графский, то ли баронский род. Но замок, поставленный в военную пору, когда держали оборону от псоглавцев, утратил всякий смысл, да и торчал в глуши. В конце концов, хозяева построили себе два городских дома, в Аннерглиме и еще где-то, вывезли туда все самое ценное, а бывшее свое пристанище попросту бросили. Часть камней растащили земледельцы, кому была охота ставить амбары с разноцветными каменными стенами. И даже ведущая к замку дорога заросла. Однако совсем недавно какие-то повозки проломились по ней через бурьян. Надо полагать, те самые, в которых вывезли население богадельни.

— А ехать туда не советую, — сказал молодой рыжебородый корчмарь. — Когда дом долго стоит один, в нем всякое заводится. Сейчас вот травознай дед Гидо засел, и не к добру это — он с нечистью водится. А еще там поблизости черных сосунов замечали… кыш, кыш!

Корчмарь, сделав пальцами рога, потыкал ими вправо и влево.

— Ты что творишь?! — возмутился дядюшка Сарво. — Он с боков не нападает, он — спереди и сзади!

И сам повторил этот жест, но только тыкал за собой и перед собой.

— Старый ты человек, а простых вещей не понимаешь, — сказал на это корчмарь. — Он как, по-твоему, содержимое из головы высасывает? А? Через уши! А уши у тебя где? Спереди и сзади?

Повздорили. Был крик и заковыристые оскорбления. Георг даже растерялся — отродясь он боцмана в такой злобе не видывал. А Ларре сидел и усмехался, да еще задорно поглядывал на будущего капитана: мол, как ты, Гроссов любимчик, будешь склоку гасить?

Проворонил по неопытности помощник капитана тот миг, когда еще можно было успокоить спорщиков без большого труда, строго прикрикнув на обоих. И даже Ларре мог бы их угомонить — но Ларре не вмешивался. На защиту боцмана ринулась вдова Менгден, прибежала корчмарка с большим вертелом, а когда бабы ссорятся — то уши затыкай и прочь беги, не разбирая дороги. К корчмарке поспешила на помощь работница — в плечах, пожалуй, пошире дядюшки Сарво. Полетела посуда…

Когда Георг наконец попытался призвать боцмана со вдовой к порядку, они огрызнулись, и вдова за руку вытащила боцмана из корчмы. Сообразительный Ганс кинулся следом — он первый понял, что дядюшка Сарво может от обиды напустить на себя гордость и сбежать.

Не видя врага, корчмарь успокоился.

— Простите, добрые господа, — сказал он почти миролюбиво. — Не надо было мне перечить. Выставляю по кружке черного пива за счет заведения.

Кружек-то он принес пять, но три остались нетронутыми — боцман, вдова Менгден и Ганс все не возвращались. А Ларре посмеивался, глядя на озадаченного Георга. Очень уж его радовала оплошность будущего капитана.

— Позлятся, позлятся, да и прибегут, куда они денутся… — утешил он. А еще немного погодя сказал, что сам приведет беглецов, — все-таки ночь на пороге, а черный сосун, рога ему в склизкое брюхо, как раз очень уважает сумерки.

Ларре ушел, довольно долго пропадал и вернулся один.

— Знаешь, юнкер Брюс, мало того, что они сгинули — и повозка с ослом пропала. А в повозке-то все наше добро. На дороге их не видно, я и туда, и обратно прошелся. Что скажешь?

— Что скажу? — Георг и раньше-то, на «Варау», видел подбрыки и подначки Ларре, но старался не доводить до свары, а вот теперь котел его терпения переполнился. — Матрос Бройт! Пойти и найти!

— А если я черного сосуна на свою голову найду?

— Значит, одним бездельником меньше будет!

Тут Георг, правду сказать, погорячился. Ларре был славным моряком, только норовистым.

— Ну, коли я бездельник, то и нечего было со мной связываться, — заявил Ларре и вышел, очень довольный. Не так далеко они ушли от Гердена, он еще успевал вернуться на «Варау» и рассказать капитану Гроссу, чем окончилась экспедиция. Он не рассчитывал, что после такого донесения капитан сгонит с флейта Георга Брюса, но команда могла сделать кое-какие выводы. И не то чтобы матрос ненавидел будущего капитана — просто юноша, которому все слишком легко далось, и не мог нравиться тридцатилетнему моряку, все еще ходившему в простых матросах.

Время было позднее — но не настолько темна летняя ночь, чтобы человек со зрением морского ястреба дороги не нашел. Правда, походная скатка Ларре пропала вместе повозкой и ослом, но он сыт, не утомлен и может к утру прийти в порт.

И Ларре действительно шагал по дороге в сторону Гердена не меньше четверти часа — пока не дошел до подозрительного поворота. А там ждал его подарочек — навстречу вышла девица в светлом платье и с распущенными волосами. А на голове у нее был миртовый венок, видный очень отчетливо, как будто освещенный фонарем.

— Мертвая невеста! — воскликнул Ларре.

Девушка кивнула и раскинула руки крестом. Это означало: я тебе путь заступила, дальше — ни шагу.

Венок поблескивал искорками — видать, был из черненого серебра. И так эти искорки заворожили Ларре, что прямо в глазах замельтешили.

Ларре попятился.

Про все морские чуда и дива он знал, но так, чтобы столкнуться нос к носу — еще не бывало. Однако парень он был смелый и лучше бы на месте помер, чем показать страх.

— Ты почему меня не пускаешь, девица? — спросил он. Она вроде бы усмехнулась.

— Про вас, невест, всякие сказки рассказывают. Если ты по суше бродишь — то, значит, неверного жениха