Порочная королева - Ольга Троицкая

Яна росла и страшнела. Но, к счастью, вместе с ней в стране росла любовь к деньгам. Теперь никто бы уже не осмелился сказать девушке, что она не центральная фигура. Лагутич пели дифирамбы мужчины и женщины. Но их довольные взгляды говорили о том, какими утешительными призами обмениваются льстецы за спиной богачки: "До чего страшненькая… Можно даже сказать — уродливая…"

Неверов оказался первым, кто посмотрел на нее с теплой нежностью. И оглушенная его привлекательностью, сильно звучащим мужским началом, Лагутич растаяла. Она долго не могла понять простую истину: таким взглядом Николай смотрит на ВСЕХ женщин. И на конопатую продавщицу мороженого, и на глупо хихикающую пэтэушницу, и на играющую на экране любовь Кондулайнен, и на Яну Лагутич. Она отвоевала у отца право выйти замуж за великолепное Ничто и добровольно отдала супругу свое место.

Центральное.

Беспомощной дурочке с обреченными глазами пойманной птицы Яна напомнила бы простую истину о главной фигуре и заслоняющих ее пешках. Если бы девчонка пришла одна. Но крупный самец, дружок Невера, не получит ни-че-го…

Карина дернула себя за локон. Лагутич, кажется, забыла о посетителях. Может, перебирает в памяти темные четки прошедших дней? Или думает о бордовом борще, густой запах которого уже плывет из столовой? А, возможно, отравленный наркотиками мозг женщины просто бездействует.

— Как же хотеть смерти… если любишь? — настойчиво повторила Карина.

Лагутич прищурилась. Ядовитые слова закапали с ее тонких губ:

— Любить его, девочка, было не за что. Он, правда, хорошо делал свое дело в постели. Но и эти радости испоганил один недостаток красавчика. Щепетильно-интимный. Для его запойно-кобелиного образа жизни вроде бы и полезный.

Но для настоящего мужика… Больше всего он хотел иметь то, что не мог…

— Не надо плохо о мертвом, — глухо обронил Андрей.

Страшила как-то очень быстро и подозрительно покорно прикусила язык.

— Но Николай-то был к вам так привязан.

Все время ездил сюда. — Девочка продолжала бестолково топтаться на выжженном пятачке любовь-нелюбовь.

— Боялся, — усмехнулась Лагутич. — Регулярное посещение им «Пристани» стояло отдельным пунктиком в нашем договоре. Как он ненавидел эти встречи! Сидел, мычал. Но ему приходилось показывать тут свою лживую физиономию, а то я бы быстро накатала жалобу, что папочка плохо следит за ребенком.

Яна вспомнила глупый виноватый взгляд Неверова, с которым он всегда являлся в коммуну, и передернула плечами.

— Но ребенка-то от Николая вы любили, — отчаянно Карина пыталась нащупать теплое место в заиндевевшем сердце или отыскать новые улики виновности Страшилы. — Помогите нам найти убийц мальчика.

Лицо Лагутич перекосило какое-то странное выражение.

— Меня вообще… — Яна подняла мертвые глаза на мучительно красивые тополя, — ничего не держит в этой стране. Скоро я уеду в Голландию. Кой-какие деньги, спасибо Броману, у меня еще остались. Мать давно зовет. Она там замуж вышла. За молодого. Прошлое надо уметь бросать. Так что свои вопросы… задайте кому-нибудь другому.

Страшила демонстративно замолчала. Поняв, что от нее больше ничего не добиться, доморощенные следователи поплелись к выходу.

— Карина.

Мужчина и девушка вздрогнули и одновременно развернулись, будто Лагутич выстрелила им в спину. Великоцкая с надеждой впилась в лицо Яны.

— Ты забыла поблагодарить меня… За то, что я не вызвала милицию.

— Спасибо.

В голосе говорившей всхлипнуло смирение, и Лагутич вдруг, словно через себя переступая, произнесла:

— Ты всего лишь должна найти центральную фигуру. Настоящую.

— Отвратительная баба! — поежился Андрей, забираясь в машину. — У нее явно еще "белый туман" из головы не выветрился. Задаешь вопрос — она молчит-молчит. Наконец, выдаст невесть что. Я половины ее бреда не понял.

Карина молчала. Она-то прекрасно понимала некрасивую женщину, заблудившуюся в собственных чувствах. Как это тяжело, когда сидящий рядом мужчина упорно демонстрирует: ты мне не нужна! А тебе почти физически больно от того, что не имеешь права дотронуться до его щеки, прикоснуться губами к рукам.

— А наркота не только мозги портит, но и сердце в расход пускает. Да теперь еще вокруг дуры обкуренной столько шакалов крутится. Тут есть над чем подумать.

Она или не она? "Кокнул бы — и все дела…"

Андрей посмотрел на часы:

— Еще рано. Не попробовать ли заарканить Бромана?

— Нет! Никуда не хочу! — вскрикнула Карина.

— Что с тобой? Глаза на мокром месте.

— Ничего!

Мужчина не мог понять, почему девушку так поразила эта затрапезная история нелюбви.

Стремясь как-то объяснить свое поведение, Карина выдавила:

— Просто… У меня дурное предчувствие.

Отец после этой реплики фыркнул бы: "Цыганские бредни!" — и насторожился. Но Андрей ничего не знает о Карине. И не желает знать.

Клим проснулся в 11 часов дня от настойчивого звонка в дверь. В голове шумело, подниматься не хотелось. Волох попытался уговорить себя, что причина его плохого самочувствия — изматывающий труд художника, а не ночная пьянка. Бросил взгляд на матрасы у стены — свободны. Натурщики исчезли. Видимо, вышли утром погулять, а теперь желают попасть обратно. Ох, уж эта молодежь! Никакого почтения к творцам. Звонок затрещал снова. Клим зевнул и перевернулся на другой бок. Взгляд Волоха упал на незаконченный рисунок. Несколько секунд художник придирчиво изучал его. Вздохнул, кряхтя, поднялся. Натянул штаны, взял рубаху и зашлепал в прихожую: "Иду… иду…" Волох резко распахнул дверь и оцепенел. До того еще, как эти двое представились, по их «служебным» физиономиям художник безошибочно определил, кто к нему пожаловал. Мелькнула еще дура-надежда: гости из органов ошиблись квартирой. Но самый безликий тут же дал ей под зад, спросив: "Кирилл Иванович Яшкин?"

— Он самый. Художник двадцать пятого века, — выпятил грудь хозяин, надеясь, что такое представление прибавит ему веса в «математических» глазах служителей закона. Однако те, кажется, все равно не прониклись уважением к Волоху-Яшкину. Старшой со словами: "Нужно поговорить", — ткнул в заспанное лицо хозяина служебное удостоверение и принялся теснить Клима внутрь квартиры. Стараясь не терять достоинства, демонстрируя, что сдается добровольно, Волох двинулся в зал. Уселся на матрасе, скрестив босые ноги. Будто медитировать собрался.

Смирнов огляделся по сторонам. Отовсюду на него смотрели жалкие уродцы с выпуклыми животами и вывернутыми ногами. На мольберте пристроился карандашный набросок: влюбленные сплелись в страстном объятии. Их ноги от колен гармонично переходят во что-то; сильно смахивающее на мужской детородный орган.

Женщина больше и сильнее усталого партнера.

— Интересно рисуете.

— Рисуют дети на уроках в школе, — Волох прикрыл глаза. — А мы, природа, жизнь — пишем. Каждый по-своему. Главное, чтобы получалось талантливо.

Першин покосился на фаллос и хмыкнул.

— А нет ли у вас случайно портрета мужчины и молодой девушки, причастных к похищению ребенка?

Волоху захотелось хлебнуть холодной воды прямо из-под крана.

— Кто это? — подозрительная хрипотца «подправила» голос хозяина.

— Ах, Кирилл Иванович, — покачал головою Смирнов. — Вы хоть и художник двадцать пятого века, но живете-то в нашем и должны знать, кого пускаете к себе на постой.

— Не понимаю — Волох открыл один глаз. — Я трудился, — изо всех сил он старался не смотреть на набросок. — Вымотался, как Ван Гог, и сразу свалился замертво. Живопись имеет обыкновение выпивать, вытягивать все силы. О, как я ее ненавижу! Как боготворю!

— Понятно-понятно. Люди искусства… — Смирнов поморщился, — не от мира сего. Но Сергей Козлов утверждает, что вчера вечером (заметьте: не в двадцать пятом веке — несколько часов назад!) послал к вам своего армейского друга с невестой с просьбой приютить на ночь.

— Козлов? — переспросил Волох и открыл второй глаз. — Не знаю такого.

— Ну как же! Вы его… писали.

— Я не спрашиваю у моих проводников в мир живописи удостоверения личности, — отрезал Волох и снова закрыл глаза.

— Однако помнить своих Сусаниных все-таки должны. Ну-ка, напрягитесь. «Афганец»… со страдальческим лицом.

— Лицо! Страдание! Вы не правильно… костляво истолковываете суть великого таинства.

Живопись… Это как потоп! Ты вдруг одномоментно видишь скрытое от других. И переносишь его, пока оно не исчезло… Вот вас… Вижу! Я бы изобразил из геометрических фигур. Несколько равновеликих треугольников наверху: то ли фуражка милицейская, то ли беспокойные мысли, «пробивающие» крышу… Большой круг. Внизу… — Волох сделал движение, будто потянул воздух, — эллипс…

Першин, подавив смешок, отошел, предоставив начальнику в одиночестве тонуть в мутных фантазиях мазилы. Остановился перед портретом непотребной девки. Уставился на тщательно и даже как бы любовно выписанные кучерявые волоски внизу живота обнаженной. Заметив интерес сыскаря, Клим хвастливо крикнул: "Продано!" — и тут же закашлялся, будто подавился.