Пути-перепутья - Федор Абрамов

– На складе? – страшно удивилась Лиза. – Да когда об эту пору колхозникам на складе давали? Заповедь не выполнена…

– Председатель немножко выписал. Для плотников… Только ты не сказывай никому. Нельзя это… Чтобы тихо все…

– А Михаил-то наш тоже получил?

– Не знаю, девка. Я вроде как его там не видел.

– Как не видел? На складе не видел или в ведомости?

– На складе.

Лиза наконец отпустила Филю – чего зря воду в ступе толочь – и, вздохнув, пошла к могиле.

Нет, тут что-то не то, подумала она. Михаила не видел… А почему? Иголка Михаил-то?

Она посмотрела вокруг, покачала сокрушенно головой и побежала к своим.

2

Слух о том, что в колхозе дают хлеб, с быстротой ветра облетел утреннее Пекашино. Жнеи, доярки, молотильщицы, подвозчицы кормов – все кинулись к хлебному складу на задворках у Федора Капитоновича.

Василий Павлович, колхозный кладовщик, не растерялся – вовремя успел выкатить к дверям какую-то старую телегу, бог весть почему оказавшуюся в хлебном складе, и это больше всего выводило из себя разъяренных баб.

– Вот как! Мы не люди? Нам не то что хлеба – ходу на склад нету!

– Да это с кем ты придумал?

– Бабы, чего на него смотреть? Нажимай!

Телега затрещала, сдвинулась с места, но Василий Павлович уперся своими толстыми коротышками и откатил назад.

Тогда тихая, набожная Василиса решила пронять его жалобным словом:

– Ты, Васильюшко, неладно так делаешь. Раз уж одним дал, дак и других не обижай. Мы в войну из хомута не вылезали и тепереча на печи не лежим. А поисть-то хлебца, Васенька, всем охота…

– Дура! – завопили со всех сторон на Василису. – Нашла кого уговаривать да совестить.

– Ему что! Он, боров, рожу наел – разве поймет нашего брата?

Тут в кладовщика через головы баб полетели камни и палки – это уж Федька Пряслин со своей бандой вступил в работу. Никто из ребят в это утро не дошел до школы, все завязли в заулке у склада. Орали, толкались, колотили матерей по спинам, по тощим задам, готовы были зубами прогрызть себе лаз в склад: теплым зерном несло оттуда.

Один камень угодил кладовщику в плечо, и Василий Павлович заорал благим матом:

– Да вы что – с ума посходили? Я, что ли, председатель? Мое дело выдать, когда бумага есть. А где у вас бумага?

– А и верно, бумаги-то у нас нету, – спохватился кто-то в толпе.

– К председателю надо!

– Да где он, председатель-то? Еще даве чуть свет в поскотину укатил.

– Неужели?

– Дак это они сговорились, сволочи!

– Знамо дело – не без того же.

– Ну и паразиты! Ну и прохвосты!

– Кто паразиты? Кто прохвосты? Кому нужна подмога Советской Армии?

Егорша подходил к складу – его беззаботный и ликующий голос взмыл над орущей толпой.

Нюрка Яковлева схватилась за платок, Манька Иняхина, коротыга, привстала на цыпочки, да и другие бабы, которые помоложе, не отвернулись. Не часто, не каждый день такое увидишь: руки в брюки, хромовые сапожки горят на ноге, и улыбка во всю ряху – своя, нашенская, от души.

– Ну, из-за чего разоряемся? – спросил Егорша, игриво щуря свой синий глаз. – Почему шуму много, а драки нет?

– Да в том-то и беда, что драка, – отозвался из склада Василий Павлович.

– Какая драка? Штаны с тебя снимают, а ты упираешься? – Егорша опять по-свойски подмигнул, адресуя свою улыбку сразу всем бабам.

– Хлеб требуют. Хлеб приступом хотят взять.

– Хлеб? Какой хлеб? – Егорша перестал улыбаться.

– Какой, какой! Известно какой. У людей перво-наперво как бы с государством рассчитатья, заповедь выполнить, а у нас первая забота – как бы брюхо свое набить…

– Врешь, ирод! Мужикам-то небось давал…

– Тихо! – вдруг грозно, по-командирски рыкнул Егорша. Затем, не дав опомниться растерявшимся бабам, быстро разгреб их по сторонам, занял позицию у телеги, перегораживающей вход в склад. – А ну назад! Сдай, говорю, назад. Живо! Яковлева! – окликнул он по фамилии Нюрку. – Бери подол в зубы и чеши, покамест не поздно. А ты чего, Иняхина? Советской власти у нас нету?

Дрогнул бабий залом у дверей склада. Одна за другой, как бревна, извлекаемые опытным багром, завыскакивали из толчеи.

В общем, быстро навел порядок Егорша, всем дал нужное направление: и бабам ("На работу! На работу!"), и школьникам – прямо в руки молоденькой учительницы передал, которая за ними прибежала.

Но тут в заулок влетел Михаил Пряслин верхом на храпящем, на взмыленном коне, и все закружилось сызнова.

– Михаил! Миша! – в один голос возопили бабы. – Да что же это такое? Кому в рот, кому в рыло? Разве мы не люди?

Соскочившего с коня Михаила обступили со всех сторон. К Михаилу тянулись черными суковатыми руками. На Михаила смотрели как на своего спасителя: уж он-то им поможет, уж он-то наведет справедливость, их всегдашняя опора и заступа.

Михаил, сцепив зубы, двинулся к дверям. Его и так то трясло от бешенства (все продали: и председатель, и дружки!), а тут еще это бабье голошенье…

– Покажи ведомость. Кому выписан хлеб?

– Осади, Пряслин! – ответил за кладовщика Егорша. – Колхоз первую заповедь не выполнил, а ты насчет фуража…

– Чего? – У Михаила надо лбом встала черная бровь. Он, конечно, сразу заметил Егоршу в дверях. Как же не заметишь! Приметный! Но он думал, тот просто так перед бабами выдрючивается, а он, оказывается, в начальника играет.

– А ну проваливай! Без тебя разберемся.

– Пряслин, осади, говорят! Последний раз предупреждаю! – громко, на весь заулок крикнул Егорша и, бледный, решительный, с воинственно выкинутыми вперед кулаками, шагнул ему навстречу.

Михаил не размахнулся, не врезал как следует, хотя и не мешало бы: не забывайся! Но проучить этого нахалюгу надо. Потому что он и раньше был из породы тех, кого пока бьешь, до тех пор он и человек. И вдруг, когда Михаил начал поднимать руку, страшная боль опалила его, и он упал на колени.

– А-а-а! – взметнулся над оцепеневшей толпой истошный крик Лизы. Она как раз в это время с Анфисой Петровной подбежала к складу.

Меж тем Михаил поднялся на ноги. Его шатало. Из разбитого рта и носа ручьем хлестала кровь.

– Ах, сволочь! Ах, сволота!.. Дак ты меня боксой… Боксой… Научился!..

Он неторопливо вытер ладонью рот, посмотрел на ярко горевшую на солнце алую кровь и вдруг, как разъяренный бык, ринулся на Егоршу.

Они не успели на этот раз добраться друг до друга. На Егорше с двух сторон повисли Лиза и Федька, а Михаила облапила сзади Анфиса.

– Миша, Миша… Опомнись! Бабы, а вы чего рот-то разинули? Уходите, бога ради, домой. Уходите! Разве не понимаете, чем это пахнет…

Михаил хрипел, страшно ругался, таскал по земле растрепанную Анфису, пытаясь стряхнуть ее со своей шеи. Егорша тоже выходил из себя – только голос выдавал его ликование.

– Нет, фига! Нет, дудки с купоросом! – выкрикивал он звонко. – Кабы ты рубаху мою, к примеру, взял – ладно, пользуйся, слова не скажу. А то куда ты лапы потянул? К священной основе!.. Тут от Суханова-Ставрова не жди пощады. Всегда на страже!..

Анфиса заплакала.

К складу подходила сама беда. И у той беды железные зубы. Целую неделю Ганичев не показывался в Пекашине, а вот вечор заявился. Как будто нарочно выжидал этой заварухи у склада.

3

Весь день бабы на скотном дворе вздыхали да охали: что будет? С кого спросят власти? Удержится ли ихний председатель? А она, Лиза, думала еще о том, как пойдет теперь у них жизнь, удастся ли ей примирить брата с мужем.

Егоршу она не видела с утра, с той самой минуты, как с доярками ушла от склада на коровник. И брата не видела, хотя днем три раза бегала и домой, и к матери.

Самые неотложные дела взывали к ней в ее немудреном хозяйстве: дрова и вода, белье неприбранное – целый ворох лежал на столе, – овцы, некормленые и непоеные, горланили в хлеву… А она вошла в избу, села на прилавок, да так и сидела в потемках не шевелясь.

И на уме у нее было все то же: Егорша, Михаил… Где-то они сейчас? Не сцепились ли опять друг с другом? И еще почему-то сердце сжималось от страха за Васю, как будто ему грозила какая-то беда…

Когда в избе стало совсем темно, Лиза решила еще раз сходить к своим.

И вот только она поднялась – Егорша. Пьянехонький: на весь дом пролаяло железное кольцо в воротах.

– Чего огня нету? Или, думаешь, раз у тебя кошачьи глаза, дак и другие в темноте видят?

Егорша покачался в проеме дверей, перешагнул за порог.

– Ну, кого спрашиваю?

Лиза вспылила:

– Чего глазами-то корить? Я не сама их выбирала…

– Всё вы не сами! У вас, у Пряслиных, завсегда дядя виноват. Может, и давеча, на складе, ты не сама кинулась на меня? Сука! Жена называется!.. Вцепилась, как падла, в своего мужа… Небось не в братца, а?

– Да ведь ты братца-то насмерть убивал.