Русский след Коко Шанель - Игорь Оболенский

Сергея Образцова. После начала блокады Ленинграда с помощью брата Андрея Тамара получила возможность покинуть осажденный немцами город. Но не доезжая до Тихорецка поезд, в котором она ехала, попал под бомбежку. И больше о Тамаре семья не слышала…

«Что объединяло братьев — любовь к Чайковскому. Петр Ильич оказал большое влияние на них. Только Андрей тяготел к мужественной стороне его музыки, а Жорж — к европейски-женственной.

Он действительно хотел поставить балет на музыку отца, но не успел. Папа ездил к нему в Америку, возил свои работы. Баланчин говорил, что хочет сделать «харчо» из грузинских произведений. Папа играл ему отрывки из своего балета «Мцыри», что-то еще. Баланчин очень интересовался танцем хоруми, который у нас танцуют мужчины. А он хотел поставить этот танец для женщин. Это вообще очень характеризует Баланчина — он всегда выше ставил женщину. Мне он как-то сказал: «Мужчина — это слуга женщины». Грузин так бы никогда не сказал. Папа наш, например, никогда так не думал, дома он был патриархом.

К сожалению, совместной работы у братьев не получилось. Наверняка, это было бы интересное сотрудничество. Хотя Баланчин и был далек от грузинской культуры.

Он признавался во время своего приезда, что ему не нравится, что у нас в Грузии вечно сидят за столом, едят, пьют. «Сколько можно есть?» — спрашивал он. При этом правда, вино ему нравилось, он говорил, что белое и красное вино — это как брат и сестра. Баланчин очень ценил время и в Грузии, со всеми ее застольями, кажется, просто физически страдал. А папа, наоборот был знаменитым тамадой.

Я иногда задумываюсь — когда он вообще успевал музыку писать

Отец не только сочинял концерты, но и писал музыку к самым известным грузинским фильмам — «Георгий Саакадзе», «Клятва» и другим. Вместе с поэтом Галактионом Табидзе устраивал вечера, на которых великий поэт читал свои стихи, а отец играл на рояле. Когда Табидзе читал со сцены свое знаменитое стихотворение «Мери», посвященное княгине Мери Шарвашидзе, то просил, чтобы отец в это время играл Массне.

В молодости отец написал прелюдию и фугу для органа. Во время творческой командировки в Дюссельдорф, где он работал над мюзиклом, он услышал свое произведение в одной из церквей. Оказалось, что органист собора решил таким образом сделать композитору сюрприз.

А Баланчин был уже, конечно, американцем — и внешне, и внутренне. Рассказывал нам, что когда в Москве его пытались обвинить в бездуховности постановок, он спрашивал в ответ: «А вы верите в Бога?».

Кстати, во время первого приезда Баланчин вдруг исчез. Потом стало известно, что он срочно улетел в Америку. Тогда советские подлодки как раз столкнулись с американскими возле Кубы. И дяде позвонил Джон Кеннеди, с которым он дружил, и приказал немедленно вернуться в США. Мы еще очень удивились — куда он пропал? Когда все успокоилось, Баланчин вернулся в СССР».

Несмотря на то, что первый раз в Грузию он приехал только в 1962 году, Баланчин всегда называл себя грузином. Когда в 1967 году ставил балет «Драгоценности» на музыку Стравинского, пояснял: «Я всегда любил драгоценные камни. Я ведь восточный человек, я грузин».

В нью-йоркской квартире он обожал сам готовить грузинские блюда, лично покупая в мясных лавках продукты и называя свой дом «духаном».

Он сам вел хозяйство и не любил, чтобы кто-то выполнял за него работу по дому. «Не люблю, чтобы для меня что-то делали. Я независимый, это во мне грузинская кровь говорит», — признавался он в Нью-Йорке писателю Соломону Волкову.

Для родственников смерть Баланчина стала полной неожиданностью. У него обнаружили тромбы в сердце, была сделана операция. В начале апреля 1983 года Андрей Баланчивадзе получил телеграмму о том, что брату лучше. А уже 29 апреля пришло извещение о смерти в результате воспаления легких.

«Отец очень хотел поехать на похороны брата. Да и советские чиновники, кажется, были весьма заинтересованы в этом, — рассказывал Джарджи Баланчивадзе. — Они надеялись, что таким образом смогут получить права на балеты Баланчина. Но папу на похороны не пустили… сами американцы. Они сказали, что в Нью-Йорке нет советского посольства и им сложно сделать для отца приглашение.

А потом оказалось, что незадолго до смерти Жорж Баланчин составил завещание. Довольно подробное, надо заметить, где были отмечены чуть ли не все ложки и вилки, находящие в его доме. Хотя зная характер Жоржа и характер отца, трудно себе представить, что они могли думать о смерти.

Как мне потом рассказывали, Баланчина вынудили составить завещание, испугав тем, что иначе все его балеты достанутся «Советам», которые он ненавидел. В итоге несколько сотен своих постановок дядя завещал женщинам, которых любил. А отцу достались золотые часы, которые Баланчину когда-то подарил Линкольн Кирстайн, богатый предприниматель, собственно, и пригласивший дядю в Америку…»

Детей у Жоржа Баланчина не было. Как он сам говорил, все балеты он посвящал своим женщинам. Ради них он и жил.

Официально Баланчин был женат четыре раза. Каждый раз он выбирал в жены молодую танцовщицу, ставил на нее балеты, а через какое-то время увлекался другой девушкой. И все шло по кругу — влюбленность, женитьба, совместное творчество, расставание.

При этом когда племянник поинтересовался у него, почему он так часто менял жен, Жорж ответил: «Это не я уходил, это они меня бросали».

«Баланчин говорил, что все жены были его главными музами. Понимал ли он, что является великим человеком? Ну, поскольку он каждый день слышал это от своего окружения, то, конечно, понимал. Классиком себя не называл, он не был настолько нескромным. Признавался лишь, что он — диктатор. А еще говорил, что он одновременно — и воздух, и вода. Он же был Водолеем по гороскопу.

Официальным наследником Баланчина стал фонд его имени, который не поддерживает с нами никаких отношений. Думаю, фонд не заинтересован в общении с нами. А мы были бы не против. Но здесь сложный вопрос. Американцы хотят сохранить все права на наследие Баланчина. Но нам ничего и не надо. Наша задача — чтобы помнили отца. А пока получается, что Баланчину в Тбилиси поставили памятник, а нашему отцу даже мемориальной доски нет.

Знаете, когда у Дмитрия Шостаковича родился сын, которого я хорошо знал, его стали называть Лжедмитрий. Он потом уехал за границу и выступал там с симфониями отца, успешно дирижировал. На мой взгляд, он не заслуживал такого прозвища, так как явно отличался от других детей знаменитостей и был очевидно талантливым человеком.

Но подобное отношение очень распостранено. Так и к моему отцу относились. Раз Баланчин такой великий, то его брат должен быть проще. А отец как раз был более одарен. Что хотите, то со мной и делайте, но это мое искреннее убеждение. Потому что писать музыку — особый дар. Ведь сочинять музыку — это еще не значит быть композитором. А в Грузии отец был действительно главным композитором. И страна, к сожалению, его не оценила. Даже в консерватории его портрета нет. При том, что отец сделал значительно больше для грузинской музыки, чем Баланчин для американского балета…»

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});