Жозефина. Книга первая. Виконтесса, гражданка, генеральша - Андре Кастело

10 декабря 1796 Жозефина дала большой бал в честь генерала Кларка, военного дипломата, назначенного вести предстоявшие переговоры с Австрией, для которых Бонапарт не оставил ему времени. Кларк, понаблюдав за командующим, счел его первым человеком Республики, о чем и написал Директории. Так в первый раз о Бонапарте было высказано суждение, которое будет ратифицировано потомством. Похоже, что Кларк высказал свое мнение и Жозефине, и было бы интересно узнать, что творилось в занятой только Ипполитом голове бездумной креолки, когда Кларк твердил ей:

— Его хладнокровие в самых жарких сражениях столь же примечательно, как исключительная быстрота, с какой он меняет свои планы, когда того требуют непредвиденные обстоятельства. Осуществляет он эти планы умело и расчетливо. Ошибается тот, кто думает, что он человек какой-нибудь партии. Он не принадлежит ни к роялистам, ни к анархистам, которых не любит. Он во всем руководствуется конституцией. Ориентируясь на нее и на заинтересованную в ее сохранении Директорию, он, на мой взгляд, всегда будет полезен, а не опасен своей стране.

И, — заключил он, — «потомство отнесет Бонапарта к числу самых великих людей».

* * *

Мужа Жозефины нет в Милане, когда Феш привозит туда маленькое чудо — Полетту, сестру Бонапарта, которую тот в минуты нежности именует Паганеттой — маленькой язычницей. Будущей княгине Боргезе было тогда шестнадцать. «В ней чувствовалось не знаю уж что нереальное, тонкое, кокетливое, такое, что невозможно передать». Так описывает ее Максим де Виль-маре[143]. Поскольку этот «привратник Истории», глядя на вышеупомянутое чудо, утрачивает голос, дадим слово поэту Арно, познакомившемуся с Полеттой вскоре после ее приезда в Милан; «Это самая хорошенькая и в то же время самая сумасбродная особа, какую только можно встретить и вообразить. Умения вести себя у нее не больше, чем у пансионерки, говорит она безостановочно, смеется „без повода и по всякому поводу…“» Это сумасбродство и вечный смех, к которым вскоре присоединилось на редкость искусное кокетство, делали Полетту неотразимой, да никто ей и не собирался сопротивляться. Сама же она тем меньше сопротивлялась вожделениям своих партнеров, что предаваться любви казалось ей наиприятнейшим делом в жизни.

Первым мужчиной, воспламенившимся при одном взгляде на Полетту — она уже перестала именоваться Паолеттой, но еще не стала Полиной, — оказался лейтенант Жюно, уже адъютант молодого генерала Бонапарта. Весной 17 94, сопровождая своего начальника в Антиб, где в замке Салле остановилось семейство Бонапартов, он без памяти влюбился в тогда еще четырнадцатилетнюю Паганетту. Сперва он довольствовался тем, что пожирал ее взглядом, но затем собрался с мужеством и однажды на прогулке попросил у Бонапарта руки его сестры. Это была не такая уж скверная партия, потому что по смерти отца он должен был унаследовать 1200 ливров ренты.

— Подведем итог, — ответил Бонапарт. — Твой отец вполне здоров, ренты тебе ждать долго. Пока что лейтенантские эполеты — это все, что у тебя есть. У Полетты нет ничего. Что в итоге? Тоже ничего. Покамест вам нельзя жениться. Подождем лучших времен.

Для Полетты эти «лучшие времена» начались в конце октября 17 95, представ ей в соблазнительном облике элегантного Фрерона, комиссара Директории в Марселе. Бывший проконсул II года, бывший Дон Жуан эпохи террора, теперь, в возрасте лет сорока, пытался заставить забыть о его страшном террористическом прошлом тот самый Марсель, который он залил кровью два года тому назад. Ухаживая за Полеттой, он пытался и сам позабыть, что оставил в Париже любовницу, м-ль Массон из Итальянского театра, и двух детей, которых она уже имела от него, не считая третьего, которого ждала. Наконец, он пытался по возможности скрыть свою потребность «в спиртном и свои не слишком мужские склонности».

Соглашались ли Бонапарт и г-жа Летиция на этот брак? Полетта, влюбившаяся во Фрерона, не сомневалась в этом. Сначала Бонапарт не сказал «нет». Не он, а скорее г-жа Летиция без особенного восторга отнеслась к мысли о вступлении такого кровопийцы в их семейный клан. Нам известно об этом из одного письма Фрерона к будущему императору: «Заклинаю тебя, напиши немедленно своей матери, чтобы окончательно убрать все препятствия. Зачем медлить с узами, завязанными самой нежной любовью? Помоги мне преодолеть новую трудность, дорогой Бонапарт, я рассчитываю на тебя».

Так вот, Жозефина знала памфлет Инара[144]:

— Фрерон, на каждом шагу, сделанном мною по Югу, я обнаруживал следы твоего хищничества и пролитой тобою крови… Всюду, где я встречаю преступление, я нахожу Фрерона!

И Жозефина поработала над тем, чтобы разлучить любовников.

«Друг мой, — писала Полетта Фрерону, — все сговорились нам перечить. Я вижу из твоего письма, что твои друзья, вплоть до жены Наполеона, которая, как ты думал, за тебя, — неблагодарные люди. Она пишет мужу, что, выйдя за тебя, я буду опозорена, и потому она надеется помешать нашему браку. Что мы ей сделали?»

Наполеон попросил Жозефину написать Баррасу с целью воспрепятствовать Фрерону. Брак расстроился, и можно представить себе, какими глазами маленькая вакханка смотрела на невестку, когда познакомилась с нею в Милане. Бонапарт вызвал туда сестру, чтобы заставить ее переменить свои планы и выдать Полетту замуж. Кандидатом он избрал Мармона, но будущий герцог Рагузский сообразил, что из сестры его начальника вряд ли выйдет образцовая супруга… Пока что Паганетта показала себя капризницей, чуждой всяким устоям и над всеми насмехающейся: она показывала язык Жозефине, хотя та приготовила для нее очаровательные покои, и без колебаний задевала коленом соседа по столу, в данном случае Арно, когда тот не обращал достаточно внимания на ее шалости. Напрасно Бонапарт грозно поглядывал на Паганетту — ничто не помогало, «авторитет командующего Итальянской армии разбивался о легкомыслие девчонки».

Безуспешно перепробовав все средства умаслить Полетту, Жозефина в конце концов прониклась неприязнью к невыносимой озорнице, которая к тому же не замедлила обозвать ее старухой. Покамест, правда, Жозефина выказывала лишь известную ревность и делала гримасу, слыша, как солдаты мужа поют:

Ура тому, кем груз цепейСбит со страны несчастной этой!Нет воина его славней,Но до чего ж мила Полетта!Так за народом пусть народПред ними голову склоняет:Твердыни Бонапарт берет,Полетта все сердца пленяет.

В этих хвалебных куплетах нет ни слова, ни малейшего намека на супругу!

* * *

После более чем месячного пребывания в Милане[145] от Бонапарта потребовалось немалое мужество, чтобы снова сесть в седло и отправиться под Мантую, осада которой шла к концу. Жозефина встревожена. У мужа больной вид, «впалые бледные щеки», он считает, что его отравили.

— Он такой желтый, что взглянуть приятно, — говорят его недруги.

Он постоянно в жару, но открывает новую кампанию и при малейшей возможности пишет Жозефине, которая дрожит не столько за него, сколько за армию: в ней ведь сражается ее любовник. Тем не менее она сознает, что первое же поражение будет означать для нее конец почти царской жизни как в Милане, так и в Париже. На этот раз она с нетерпением ждет курьеров. Она узнает, что Бонапарт до смерти загнал трех лошадей: несмотря на болезнь, он на заре в субботу, 14, начал битву под Риволи, одно из своих великолепнейших сражений. В десять утра он восклицает: «Наша взяла!» — и последовательно громит левый фланг, центр и правый фланг неприятеля. Еще до вечера захвачены 24 000 пленных и 60 орудий. Бонапарт продолжает ткать себе тогу легенды и бросает Ласалю[146], который, спотыкаясь от натуги, подносит ему в охапке 24 австрийских знамени:

— Ложись и поспи на них, Ласаль, ты это заслужил!

На другой день Бонапарт добивает последние остатки неприятеля — войска Альвинци, затем ложится в постель и пишет жене, признаваясь, что он «мертв от усталости». Это не помешает ему назавтра же выиграть бой у Фавориты…[147] Он хочет, чтобы жена как можно скорее приехала к нему. На этот раз Жозефина не упирается и в сопровождении Полетты и г-жи Висконти прибывает к мужу в Болонью. В тот же день, 1 февраля, Бонапарт объявляет войну папе, 2-го капитулирует Вюрмсер, и французы вступают наконец в Мантую: австрийский дом проиграл партию, и Бонапарт наносит удар по Анконе.

Но не успевает Жозефина обжиться в Болонье, как муж покидает ее, «чтобы покончить с Римом». Он увидит ее вновь лишь 24 февраля. «Я все еще в Анконе, — пишет он ей несколькими днями позже, — Не вызываю тебя сюда, потому что не все еще кончено. К тому же край здесь мрачный, и все запуганы… Я никогда так не скучал, как на этой паршивой войне. Прощай, мой сладостный друг, думай обо мне».