Философы от мира сего - Роберт Луис Хайлбронер

остальное поделится между наиболее «талантливыми». Вчерашние работники будут с радостью приняты в ряды совладельцев предприятия.

Какими бы диковинными и фантастичными они ни были, фурьеристские идеи завоевали определенную популярность даже в той цитадели практичности и здравого смысла, коей всегда были Соединенные Штаты. В определенный момент в стране насчитывалось более сорока фаланг, а если прибавить оуэновские селения и разнообразные религиозные общины, получится по меньшей мере сто семьдесят восемь утопистских сообществ, в каждое входило от пятнадцати человек до девяти сотен.

Члены отдельных коммун разительно отличались друг от друга: одни были набожными – другие нечестивыми, одни целомудренными – другие распущенными. Одни группы управлялись капиталистами, в то время как в других царила анархия. Назовем Трамбэлловскую фалангу в Огайо и Новые Времена на Лонг-Айленде. Были и Онейда, Брук Фарм, Новая Икария, а также весьма любопытная Североамериканская фаланга в Нью-Джерси, которой удалось просуществовать с 1843 по 1855 год, а затем уже в качестве наполовину гостиницы, наполовину коммуны протянуть до 1903-го. Здесь, как ни странно, родился литературный критик Александр Вулкотт.

Ни одной из коммун мечты не удалось пустить корни. Подобные идеальные конструкции и не способны противостоять порокам остального мира, к тому же из всех предложенных утопистами способов переустройства общества фаланги находились дальше всего от реальности. Это правда, но именно поэтому фаланги так увлекали людей. Если бы мы могли жить в фалангах, то вряд ли отказались бы от такой возможности. Фурье с убийственной точностью указал на недостатки нашего мира, но его рецепты содержали слишком много неземных ингредиентов, чтобы излечивать болезни простых смертных.

Не кажутся ли эти утописты обычными чудаками? Бесспорно, они были мечтателями, но, как говорил Анатоль Франс, без мечтателей человечество до сих пор жило бы в пещерах. Все они были в той или иной мере охвачены безумием: даже Сен-Симон со всей серьезностью рассуждал о вероятности прихода бобров на смену людям в качестве самых разумных животных. В любом случае утописты заслуживают нашего интереса не потому, что они были эксцентриками, и не в силу богатства и привлекательности их фантазий. На них стоит обратить внимание, потому что они были крайне храбры, а чтобы оценить масштабы такой храбрости, нужно как следует оценить и понять интеллектуальный климат, в котором они существовали.

Мир, где они жили, не только был грубым и жестоким, но и выставлял свою жестокость напоказ под видом экономических законов. На рубеже XVIII и XIX веков знаменитый французский финансист и государственный деятель Неккер говорил: «Если вдруг удастся обнаружить еду противнее хлеба, но в два раза превосходящую его по питательным свойствам, люди станут принимать пищу раз в два дня». Подобное заявление может показаться издевательским, но в нем, бесспорно, была внутренняя логика. Грубым был сам мир, а не населявшие его люди. Почему? Дело в том, что он управлялся экономическими законами, а с ними спорить трудно или невозможно; они просто есть, и жаловаться на принесенные ими несчастья так же бесполезно, как пенять на отливы и приливы, сидя на берегу моря.

Законов имелось совсем немного, но они не подлежали обсуждению. Мы уже видели, как Адам Смит, Мальтус и Рикардо сформулировали экономические законы распределения. Они объясняли не только то, как производимый обществом продукт распределялся на самом деле, но и то, как он должен быть распределен. Законы указывали, что прибыли обязательно выравниваются под влиянием конкуренции, рост заработков ограничен ростом населения, а с разрастанием общества все больший доход отходит землевладельцу в виде ренты. И точка. Такой итог не обязательно всем нравится, но он лишь естественное следствие внутреннего устройства нашего общества: здесь нет места манипуляциям и козням отдельных личностей. Экономические законы напоминали законы гравитации, и сопротивляться тем и другим было одинаково бессмысленно. Вводный курс по экономической теории утверждал: «Сто лет назад они [экономические законы] были доступны лишь мудрейшим из людей. Сегодня все впитывают их с молоком матери, и единственная сложность заключается в том, что они излишне просты».

Неудивительно, что утописты доходили до таких крайностей. Да, законы казались неоспоримыми, но жизнь в том обществе, которым они повелевали, было едва ли возможно выносить. Утопистам ничего не оставалось, как, набравшись храбрости, заявить во всеуслышание, что вся система должна измениться. Если это называется капитализмом, говорили они, кивая в сторону прикованного к станку Роберта Блинкоу, позвольте нам жить по-другому – соблюдая моральные кодексы, будь то в Кооперативных селениях или в курортной атмосфере фаланг. Реформаторский порыв утопистов – а мы познакомились лишь с маленькой их частью – шел от сердца, но не от рассудка.

Отчасти по этой причине мы и называем их утопическими социалистами. «Утопия» была не только стоявшим в конце пути идеалом – она определяла и способ движения. В отличие от коммунистов они искренне пытались убедить представителей высших слоев общества в том, что изменения общественного порядка пойдут тем на пользу. Коммунисты обращались к массам и призывали в случае необходимости применять для достижения своих целей насилие; социалисты же искали последователей среди таких же, как они, – интеллигентов, мелкой буржуазии, свободомыслящих представителей среднего класса и склонных к рефлексии дворян. Даже Роберт Оуэн рассчитывал открыть глаза своим приятелям – владельцам фабрик.

Обратите внимание, что мы зовем этих людей утопическими социалистами, как бы подчеркивая, что они были экономическими реформаторами. Искатели Утопии возникли еще во времена Платона, но обращать внимание на экономическую составляющую, помимо политической, они стали лишь после Французской революции. Ну а раз колыбелью всех ужасов, с которыми они боролись, был ранний капитализм, они вполне предсказуемо ополчились на частную собственность и погоню за личным богатством. Лишь единицы задумывались о возможности реформ в рамках существовавшей системы – в те времена появлялось первое, очень расплывчатое трудовое законодательство, а слабые реформы, которые с большим трудом удавалось провести, не встречали особой поддержки. Утопистам было мало реформ, они требовали прихода нового общества, где императив «полюби ближнего своего» придет на смену примитивному обогащению каждого за счет другого. Краеугольным камнем прогресса человечества станут общинная собственность и совместное владение.

В искренности утопистов не стоит сомневаться. И все же утопистам с их прекрасными намерениями и выстроенными по зову сердца теориями не хватало уважения окружающих. Им была необходима поддержка человека, который всей душой был бы на их стороне, но при этом не позволял бы сердцу брать верх над разумом. Такой человек обнаружился в результате крайне странного процесса – окончательного обращения в социализм самого выдающегося, по общему мнению, экономиста той эпохи, Джона Стюарта Милля.

Все персонажи этой главы