Спойлер: умрут все - Владимир Сулимов

приглаживает шевелюру и, подмигнув жене, наконец направляется в комнату для гостей.

— Кто не спрятался, я не винова-ат! — игриво тянет он своим бархатным баритоном.

При звуках слов, сказанных не просто громко — провокационно, присмиревший ужас, взметнувшись, хватает Арину Юрьевну за горло, как вырвавшаяся из клетки обезьяна. Неважно, во что верит или не верит муж, насколько он прав — тварь действительно свернулась в шкафу калачиком на груде одежды, спящая или притворяющаяся таковой. Арина Юрьевна открывает рот, чтобы заново начать увещевать Павла Петровича, но поздно, тот шагает в комнату старухи, и учительница не может бросить его там одного.

В счастье и в горе, в болезни и в радости. Обречённо, полуобморочно, она плетётся за ним.

Комната в точности такая же, какой она её оставила: пустая и стерильно-светлая, словно операционная, в которую вот-вот вкатят тяжелобольного пациента. За единственным исключением. Когда Арина Юрьевна убегала, дверцы шкафа остались открытыми. Она это знает точно. Сейчас шкаф закрыт. Павел Петрович двигает прямо к нему, не давая ей опомниться. Арина Юрьевна хочет его остановить, но тут он делает то, от чего у неё душа уходит в пятки. Павел Петрович кричит:

— Эльвира Батьковна! Говорят, вы прячетесь в шкафу! Разрешите вас побеспокоить!

На «побеспокоить» он хватается за ручки и распахивает шкаф. Дверцы взвизгивают. Из шкафа вырывается затхлый запах — старого лака, нафталиновых таблеток и чего-то ещё. Чего-то чужого. Животного.

Муж хочет что-то добавить к своей реплике — Арина Юрьевна видит, как приоткрывается его улыбающийся рот. Затем лицо Павла Петровича застывает, как у человека, споткнувшегося на полном ходу, всякая игривость покидает его без остатка, глаза расширяются. Павел Петрович отшатывается. Из лица уходит весь цвет, кроме белого. Муж захлопывает шкаф и пятится. А далее хватается одной рукой за горло, второй за грудь. Налетает на кровать и медленно оседает на разъезжающихся ногах. Арина Юрьевна подскакивает к нему, чтобы поддержать. Он невероятно, чудовищно тяжёл, как могильная плита. Чудом ей удаётся усадить его на кровать. Он прижимается похожим на серую Луну лицом к её щеке, и с его губ срывается не очень приятный запах. Взор Павла Петровича прикован к шкафу.

— Что? — шелестит она.

Вместо ответа Павел Петрович пытается встать, размахивая правой рукой. У него ничего не выходит. Левой он продолжает держаться за грудь. Арине Юрьевне хочется кричать. Она просто не представляет, что ещё можно делать, если не кричать.

Тут её пальцы оказываются в плену у других, твёрдых и мёрзлых, как мрамор, и вместо вопля она делает болезненный резкий вдох. Она отворачивается от шкафа и встречается взглядом с мужем.

— Беги, — выталкивает он одно слово сквозь стиснутые пепельные губы, увлекая, однако, её на кровать, будто решив порезвиться, как в годы юности.

«Отпусти», — хочет сказать она, понимая, что это прозвучит как признание в измене. Должно быть, он читает что-то в её глазах. Его хватка ослабевает.

И тут за её спиной раздаётся голос.

Он медленный, вязкий и дребезжащий, точно принадлежит самому шкафу. Голос древней ведьмы, старухи Штопф, искажённый необъяснимыми метаморфозами, которые превратили её в то, что Арина Юрьевна увидела не так давно и имела глупость показать мужу.

— Вас здесь быть не должно, — говорит из-за створок тварь. С расстановкой, как объясняют правила поведения несмышлёным детям. Ярость, переполняющая голос, делает его почти карикатурным. Ярость… и безумие.

— Я стучала, — не находится с ответом Арина Юрьевна.

Из-за закрытых дверец выкатывается отрывистый смешок. Арина Юрьевна слышит, как за стеной заходится в истерике соседский шпиц.

— Вас здесь быть не должно, — повторяет тварь всё с теми же интонациями. Только не терпеливый педагог втолковывает прописные истины малышам, а свихнувшийся маньяк.

Павел Петрович громко пукает. Арина Юрьевна и сама еле сдерживается от того, чтобы не описаться, хотя каких-то пятнадцать минут назад её мочевой пузырь был суше, чем Сахара.

— Простите! — пищит Арина Юрьевна и глядит на мужа. Тот таращится из-за её плеча в сторону шкафа, вдыхая и выдыхая через рот. Её пальцы всё ещё в ледяном плену его хватки, но голова изнутри пылает. По её щекам текут слёзы. И начинает подташнивать.

Тварь издаёт низкий скулящий вой. Словно в шкафу душат взбесившегося чёрного котищу, который вот-вот вырвется.

— И ка-ак мы посту-упим? — скрипит чудище, растягивая слова, будто хулиган, поймавший первоклашку.

Арина Юрьевна зажмуривается и трясёт головой.

— Отпустите моего мужа, — лепечет она. — Ему плохо. Кажется, это сердце.

Даже на пике ужаса Арине Юрьевне ясно, как сюрреалистична ситуация: она разговаривает с засевшим в шкафу монстром. Молит того о пощаде. Она ощущает себя маленькой девочкой, которая не может заснуть без света, потому что притаившиеся во мраке зубастые создания только и ждут, когда погаснет ночник.

— Се-ердце, — произносит тварь, и Арину Юрьевну передёргивает от безмерной алчности, которую тварь не пытается скрыть.

За стеной соседка кричит на заливающегося пёсика. Чапа игнорирует хозяйку. Шпицам далеко до служебных собак в плане дисциплины.

— Я могу убрать боль, — воркует из шкафа. — Могу сделать её сильнее. Могу сделать так, что его сердце взорвётся, как банка с помидорами.

— Пожалуйста. — Арина Юрьевна чувствует, что сползает с кровати. Комната плывёт перед взором. Она цепляется за мужа, который твёрд и недвижим, и ей снова приходит на ум ассоциация с надгробным камнем. Шпиц тоненько воет. — Мы никому не расскажем.

— Вы никому не расскажете. — Тварь задумчиво пробует слова на вкус. — Вы никому не расскажете.

Павел Петрович начинает заваливаться набок, и Арина Юрьевна тянет его в другую сторону. Удерживать мужа так же тяжело, как гранитную горгулью.

— Вы никому не расскажете, — решает существо, скрывающееся в шкафу. — Не станете лезть в мои дела. Я не стану лезть в ваши. Пройдёт неделя, и я вас оставлю. Как договаривались. Но если, — тварь делает паузу, — если вы будете совать нос, куда не следует, я заставлю вас заплатить, голубки. Я вас накажу. Кивните, если понятно. Я уви-и-и-ижу.

— Хорошо! — Арина Юрьевна трясёт головой. — Да! Да! Мой муж, он умирает…

— Умира-ает, — голодно шипит тварь. — Ну нет. Погляди, ему уже лучше.

Арина Юрьевна оборачивается, и действительно, бледность на щеках супруга, успевшая приобрести серый оттенок за время этого дичайшего диалога, начинает робко вытесняться розовым. Одновременно с этим Арина Юрьевна ощущает, как уходит тяжесть из рук, которыми она удерживает Павла Петровича. Он взирает на неё с ужасом, изумлением и растерянностью. Затем муж смотрит на шкаф и несмело кивает. Вой шпица возвышается и становится похожим на человеческий крик.

— Что же ты такое? — Вопрос вырывается у Арины Юрьевны сам собой. Она совершенно не хочет