Гений. История человека, открывшего миру Хемингуэя и Фицджеральда - Эндрю Скотт Берг

Пока Перкинс ждал от Фицджеральда новую часть романа, он получил детективный роман от одного из своих самых продаваемых авторов – Уильяма Хантингтона Райта, более известного сотням тысяч читателей как Стивен Ван Дайн.[126] Некогда воинствующий арт-критик, редактор газеты и журнала, Райт наделил свойственной ему элегантностью, манерами и нежной чувствительностью детектива по имени Фило Ванс. В течение нескольких месяцев у Райта были проблемы с поиском издателя. А затем Перкинс прочитал несколько сюжетных описаний и оценил их замысловатость, после чего они подписали контракт. Первой Макс опубликовал книгу «Дело Бенсона»,[127] а затем «Смерть Канарейки».[128] В 1928 году, проводя рождественские каникулы в Нью-Йорке, Перкинс не спал до половины четвертого утра, читая «Проклятие семьи Грин»,[129] и нашел роман великолепным. В течение всего нескольких лет Стивен Ван Дайн стал самым известным в Америке автором детективов со временем самого По, и большая часть его успеха была результатом кропотливой работы Перкинса над персонажем Фило Ванса. С новым автором Перкинс трудился с той же тщательностью, применяя те же непоколебимые стандарты, в рамках которых работал с Фицджеральдом, Хемингуэем и прочими известными авторами. В течение пятнадцати лет на посту редактора Макс Перкинс стал одним из самых ценных сотрудников Скрайбнеров, и теперь его работа оплачивалась должным образом. За десять лет его зарплата увеличилась вдвое – до десяти тысяч долларов, а также он получал неплохой доход от частного фонда. Не менее важным для Макса был тот факт, что Чарльз и Артур Скрайбнеры позволяли ему время от времени бесплатно работать за своего руководителя, тучного старика, Уильяма Крери Браунелла. Браунелл совсем недавно вышел на пенсию после сорока лет работы в Scribners. Ему на тот момент уже было семьдесят семь лет, и он приходил на свое рабочее место почти каждый день, хотя продуктивность его работы упала, в то время как Перкинс пребывал на пике. Макс и его сверстники выполняли большую часть редакторской работы. Одним из самых рьяных редакторов был Вэлес Мейер, работавший рекламным менеджером в начале двадцатых, затем Вэлес решил «посмотреть мир», прежде чем осесть и посвятить себя карьере всей жизни. В 1928 году Макс уговорил его вернуться.

Тем же летом, пока Перкинс был в отпуске в Виндзоре, Браунелл скончался. Макс написал по этому поводу мистеру Скрайбнеру:

«Я почувствовал себя просто ужасно, когда прочитал о его смерти. Он был самым лучшим человеком из всех, кого я знал». Из-за разницы в возрасте в их литературных предпочтениях наблюдались разногласия, но в какой-то момент Перкинс все же понял, что девятнадцатый век, застрявший в сознании его руководителя, никак не мешает ему быть прекрасным литературным экспертом. Перкинс говорил: «Если молодой человек проработал под началом Браунелла несколько лет и не стал сносным редактором, у него нет никаких способностей к работе». Один из самых жестких принципов Браунелла заключался в том, что о способностях автора можно узнать одинаково много как из интервью, так и из простого чтения его рукописи, так как «вода не может подняться выше источника». Другая поговорка Браунелла, которую перенял Макс, была о том, что худшая причина для печати чего-либо – это схожесть с чем-то другим, что даже бессознательное «подражание всегда будет хуже». Иногда во второсортных рукописях обнаруживались столь положительные качества, что коллективу было трудно им отказать. Браунелл всегда прекращал дискуссии, заявляя:

– Мы не можем публиковать все. Пусть кто-то другой потерпит на этой книге неудачу.

Браунелл всегда очень деликатно обращался с авторами, которым отказывал. Когда приходилось отклонять многообещающие книги, именно Браунелл писал авторам самые добрые письма. Перкинсу эти сочувственные отповеди казались произведениями искусства. Одно из них было исполнено такой сердечности, что автор тут же отправил рукопись обратно и приписал на полях письма: «Тогда какого же черта вы ее не опубликуете?!»

Кроме всего прочего, Перкинс считал, что Браунелл на посту главного редактора облек свою работу истинным величием. Узнав о его смерти, Макс сократил отпуск и сообщил о возвращении в издательство в течение недели.

«До этого я не смогу включиться в работу, – писал он Чарльзу Скрайбнеру, не вполне искренне пытаясь оправдать необходимость в остатке отпуска. – Но я знаю, что Уиллоу и Мейер способны выполнить любую работу и что сейчас у нас самая компетентная и сильная редакторская команда, о которой только может мечтать издатель. И я верю, что наш список вскоре докажет ее эффективность».

Перкинсу было сорок три, и как профессиональный редактор он полностью сформировался. У него выработался собственный стиль. В начале брака Макс как-то сказал Луизе, что хотел бы «быть гномиком на плече могучего генерала, дающим советы, что делать и чего не делать, но так, чтобы никто не видел». И теперь Макс инструктировал своих «генералов» самыми разными способами. Иногда он был прямолинеен.

– Откиньте самого себя, когда вы что-то пишете, – часто повторял он писателям, которые приходили к нему за помощью.

Но иногда Макс и молчал. Чаще всего, когда автор приходил к Перкинсу и разводил страшные стенания по поводу неудач в работе или личной жизни, Макс сидел в абсолютной тишине. Один из сотрудников Scribners вспоминал о случае, когда Перкинс обедал с автором и тот выложил на стол все свои беды. Пока он говорил, Макс неторопливо ел, не произнося ни слова. В конце обеда, который продлился несколько часов, автор вскочил из-за стола, обеими руками потряс руку редактора и выпалил:

– Спасибо вам, мистер Перкинс, за вашу помощь! – И вылетел за дверь.

Роджер Берлингейм вспоминал, как однажды автор пришел к Максу в офис излить свое горе. Перкинс подошел к окну, будто его накрыло волной сострадания, и посмотрел вниз на Пятую авеню. Несколько долгих мгновений он созерцал неторопливое движение уличных волн, а потом заговорил, обращаясь к автору, нетерпеливо ожидавшему комментарий издателя по поводу его судьбы.

– Вы знаете, – сказал Макс, не оборачиваясь, – я никогда не мог понять, почему все эти занятые людишки двигаются так медленно. Единственные, кто двигается быстро, – мальчишки на роликах. Почему мы… почему все не носят ролики?

Позже писатель поблагодарил Перкинса за то, что он так хорошо отвлек его от проблем.

Когда Перкинс достиг среднего возраста, расцвела и его склонность к эксцентричности. Он отстаивал свою странную веру во френологию, изучающую влияние строения черепа на характер человека. Он считал, что выступающая носовая кость – признак выраженной индивидуальности и что всякий человек, обладающий маленьким носом или плоским затылком, не может представлять особого интереса. Признание в слабой памяти он считал признаком умственной слабости.

– Никогда не признавайтесь, что не можете чего-то вспомнить! – часто говорил он. – Лучше выбросьте свое подсознание в мусорное ведро!

Он увлеченно превращался в зануду. Его раздражали младенцы, сосущие пустышки. Однажды во время ужина в честь местной красавицы он раскритиковал ее, потому что «на ее голой спине отпечатались следы дневной одежды». Он верил, что истинная леди никогда не станет пить пиво или использовать вустерширский соус.

– И в нашей семье, – напутствовал он своих дочек, – мы не говорим «нижнее белье», мы говорим «нижняя одежда». Когда он приносил домой книги, первым делом снимал суперобложки и тут же выбрасывал. Автоматически закрывал все брошенные открытыми книги и нервно вздрагивал, когда видел, как кто-то облизывает палец, чтобы перевернуть страницу.

Кроме того, он любил делать зарисовки, и чаще всего это были портреты Наполеона – всегда в профиль. Также он находил удовольствие в придумывании различных «практичных» решений ежедневных проблем. Одной из его идей были прозрачные упаковки с медом, который можно было бы выдавливать, как зубную пасту. Он зашел с ней так далеко, что предложил своему другу, работающему в рекламе, и сказал, что они могли бы назвать этот продукт «тюбиком жидкого солнца». А еще он считал, что печатная бумага должна продаваться в длинных перфорированных рулонах, как туалетная.

И в то же время Макс проявлял абсолютную неспособность ко всякого рода механике.

«Он даже болт не мог закрутить», – говорила одна из его дочерей. Однажды несколько человек с пятого этажа здания Скрайбнеров ворвались к Максу в кабинет, потому что учуяли запах дыма. Они увидели там Перкинса, который начисто игнорировал полыхающее в его мусорном ведре пламя, поскольку был занят работой. Один из внуков старика Чарльза Скрайбнера, Джордж Шейффелин, позже сказал:

«Я уверен, Макс понятия не имел, откуда оно взялось и как от него избавиться».