Свинг - Инна Александрова

Летом пятьдесят третьего тебе дают отпуск, и впервые едем к твоим матери и отцу в Грязи. Я очень рада: в Грязях, как пишет твой отец, функционирует церковь. Я смогу покрестить детей. Мы действительно делаем это, и ни одна собака не знает, что секретарь горкома совершил религиозный обряд. Себе тоже покупаем простые крестики — на серебро нет денег. Твой крестик зашиваю в кармашек для часов в брюках, и ты носишь его всегда с собой. Свой прячу в укромное место. Конечно, никому не говорим о свершившемся.

Вообще, мы очень бедны, бедны по-настоящему. Бедней Иловых, Диденок и Шуров. Почему? Да потому что живем только на зарплату, на одну-единственную вчетвером. И еще приходится «отламывать» маме и Рае: отец мало что приносит в дом, Рая учится в педтехникуме, пенсия по инвалидности у мамы — сущие копейки.

Но я никому не завидую, никого не корю, ни о чем не жалею. Мы живем в любви, это — главное. Детей не хочу отдавать в садик, потому что там много грязи. Нравственной грязи. Может, не права, но считаю: что заложится в их сердечки смалу, то и вырастет.

V

Конец пятьдесят четвертого. Я поступила в пединститут на очное отделение. Детям — семь и шесть лет. Когда нахожусь на лекциях, оставляю одних. Маня — за командира. Командует неплохо. Ничего предосудительного не вытворяют. Иногда «моют» паркет. Приходится отчитывать. Сердце, конечно, неспокойно, но что поделать. Выхода нет.

Очень интересны лекции и практические занятия по русскому языку. Ведет их Александр Николаевич Шрамм. Приехал не так давно из Воронежского университета. Возглавил кафедру. Я хожу у него в первых ученицах. Лестно.

А еще подружилась с одногруппницей Лелей. Она моего возраста, не замужем, жила в Рязани. Работает вечером и ночью в какой-то диспетчерской, днем учится. Милая, приятная женщина с несложившейся личной судьбой. Оттого и в Калининграде — на «краю света». Мы кооперируемся. Когда я не могу оставить детей, она — слово в слово — записывает лекции.

Карташова, первого секретаря обкома, перевели на Дальний Восток, в Приморский край. Ты говоришь, что в Москве он кого-то не устраивал или кому-то понадобилось его место. Очень скоро выясняется — кому. Первым секретарем «избирают» некого Шаповалова, присланного из Калинина. Теперь это Тверь. Тут же становится известно, что погорел он на «тройке», то есть тройке лошадей, на которой по Калинину разъезжала его мадам. Правда это или нет, не знаю, но сорока на хвосте принесла, а дыма без огня не бывает.

Нам с тобой очень жаль Карташова: в Калининграде у него остались три могилы — двух мальчиков и жены.

Шаповалов оказывается здоровым красномордым мужиком с грубым голосом и грубыми манерами. Все сразу понимают, что после Карташова придется туго. На том же пленуме обкома, где избирают Шаповалова, для всех абсолютно неожиданно секретарем обкома по промышленности избирают тебя. Вначале все недоумевают: ты хорошо «сидел» на горкоме. Потом становится понятно. Шаповалов, имеющий только партийное образование, абсолютно ничего не смыслит в производстве. Ему нужен человек, который бы его прикрывал.

Тебе очень не хочется уходить из горкома — прижился. Но что поделаешь: партия приказала — бери под козырек. Начинаются бесконечные вояжи по области. И хоть область небольшая и производства захудаленькие, все равно их нужно восстанавливать и развивать.

Очень плохо с квартирами: мало строят, мало восстанавливают. Не хватает рабочих рук, а чтобы они были, опять же нужно жилье. Замкнутый круг…

В пятьдесят третьем смерть Сталина переживаем спокойно: за тридцать лет его правления лично у нас никто от его руки не пострадал, но глаза и уши у обоих широко открыты: все видели, все слышали.

В феврале пятьдесят шестого ты становишься участником двадцатого съезда. Вернувшись, рассказываешь, что 25 февраля утром делегаты уже формально завершенного съезда были приглашены в Большой Кремлевский дворец на закрытое заседание. Выдали спецпропуска. Заседание открыл Булганин и предоставил слово Хрущеву. Хрущев сразу заявил, что будет говорить не о заслугах и достижениях Сталина, а о вещах, не известных партии.

Доклад Хрущева не удалось, как хотели, сохранить в тайне, хотя в парторганизации его рассылали в виде брошюрки с грифом «не для печати», люди быстро узнали о содержании.

Сталин, говорил Хрущев, действовал не в одиночку. Он втягивал в преступления миллионы людей. Не только карательные органы, но и весь партийно-государственный аппарат. Карташов, старый «партийный волк», рассказывал тебе, что еще в тридцать седьмом Политбюро приняло решение: аресты работников тех или иных ведомств должны санкционироваться руководителями этих ведомств. При этом люди нередко выдавали на суд и расправу своих вчерашних друзей и знакомых. Ты все это знал, но сам никогда не подписал ни одной бумаги «на посадку», то есть на незаконную репрессию. Совесть твоя была чиста.

Хрущев говорил, что в представлении миллионов Сталин превратился в полубога, все с трепетом повторяли его имя, верили — только он может спасти Советское государство от нашествия и распада. Служение Родине, социализму превратилось в служение Сталину. Не Сталин служил людям, люди служили ему.

Ты сказал мне тогда, что страна могла бы пойти совсем другим путем, если бы Сталин не уничтожил сотни тысяч представителей старой и новой интеллигенции. Сталин не ускорил, как кричали, развитие страны, а наоборот, замедлил, и цена, которую заплатил народ, подчеркивает всю его безрассудность.

Став секретарем обкома по промышленности, часто ездил в Москву и, как говорят, «руку держал на пульсе». Ты знал, что делается в кулуарах. К Хрущеву относился сдержанно. Хрущев был в Калининграде проездом в Англию. Останавливался на несколько часов. Лизоблюды были тут как тут. В таких случаях ты всегда оставался в тени. На съезд в семьдесят первом тебя избрали люди. И как мог отказаться, не поехать? Хотя никакой эйфории не испытывал. Ворчал, что отрывают от повседневной важной работы: шла модернизация одного из самых больших заводов. Люди потому тебя и уважали, что ты глубоко, с головой, уходил в их проблемы. Никогда никого не обманывал пустыми обещаниями, ничего не значащими советами. Косыгина очень ценил и был с ним лично знаком. Когда в октябре шестьдесят четвертого Хрущева сняли и поставили Брежнева, сказал: сделали это потому, что Хрущев был властолюбив и тоже стал способствовать развитию своего культа. Брежнев же, в отличие от Хрущева, предсказуем, дружелюбен в отношениях с коллегами. Ты не знал, не предвидел, во что выльется «брежневщина»…

В те далекие шестидесятые-семидесятые ты говорил мне, что партхозноменклатур-щики страшно алчны. Освободившись от страха сталинских времен, они, разъезжая по городам и весям мира и видя, как живут люди их уровня, хотят жить так же. Но не получается. И они начинают всеми правдами и неправдами воровать. Органы МВД-КГБ около них кормятся. Особенно это видно, говорил ты, в союзных республиках, где русских стали не допускать к власти, где все по-тихому устраивается между собой. К добру это не приведет. Если что — они тут же убегут из Союза. Для их делишек Союз не нужен.

Господи! Как в воду глядел. Так оно и случилось.

Ты говорил, что народ наш во время тридцатилетнего сталинского правления утратил чувство национального достоинства. Страх — главенствующее чувство, которое руководит людьми. А много ли можно взять с рабочего, даже квалифицированного, с интеллигента, даже знающего, если он принижен?

Власти казалось, что Россия будет стоять веками. Только черта с два! Ненависть верхов и низов из количества перешла в качество — во взрыв.

А власть на Руси почему-то всегда была сволочной. Во все столетия и десятилетия. И теперь она ничего не хочет знать, кроме собственных интересов. Но всякий народ вправе ожидать от нее силы, защиты. Иначе зачем тогда она вообще?

Всякий раз, уезжая в Москву, ты вез многостраничный доклад, и я стала литературно обрабатывать эти бумаги. Ты сказал, что у меня острый глаз, и я способна к редактированию. Мне это, конечно, понравилось. Я старалась.

К концу пятидесятых начали ускоренно восстанавливать город: снесли старые, разрушенные стены, стоявшие словно декорации, стали ремонтировать все, что можно было восстановить; на расчищенных площадях появлялось новое жилье. Строили, конечно, «хрущобы», но пока они были новенькими, все выглядело вполне пристойно. А главное — было куда разместить людей, которые все приезжали и приезжали: расширялась и расцветала рыбная промышленность. Это — без хвастовства — была твоя заслуга. Ты был всему голова.

Летом пятьдесят восьмого я окончила пединститут. Дети ходили в школу. Надо было думать о работе.

IV

В январе пятьдесят восьмого наш сосед Боря Диденко стал директором только что образованного книжного издательства. Меня он пригласил редактировать «рыбкину» литературу. Благодаря тебе, чтению и редактированию твоих докладов хорошо знала все, что делалось в рыбной промышленности области.