Эволюция Кэлпурнии Тейт - Жаклин Келли

– Не плачь, сестрёнка. Придёт время, и ты начнёшь мечтать о своей собственной семье.

Я уткнулась в его жилетку.

– Мне все говорят «придёт время». Надоело, хуже горькой редьки.

– Мне тоже так говорили в своё время.

– Тебе тоже?

– Раздражает ужасно. Так всем говорят, и я вот тебе повторяю. Ну, давай причешемся. Смотри, как растрепалась.

– Гарри, – я тщательно подбирала слова. – Как ты думаешь… я смогу стать учительницей?

– Учительницей? Ты правда хочешь? – Он всё возился с бантом.

Нет, но даже ему я боялась сказать, чего хочу.

– Получится у меня, Гарри?

– Почему бы и нет. А ты с мамой и папой разговаривала?

Я предпочла не ответить.

– Может, мне лучше стать… ну, не знаю, телефонисткой?

– Почему бы и нет. Если руки вырастут длинные. Стой смирно, дай завязать ленту. Готово.

– Гарри, а я могла бы быть, – я замолчала, потом начала снова, стараясь говорить как можно спокойней: – А учёный бы из меня получился?

– Учёный? Ну, это немножко труднее себе представить, как тебе кажется?

Я поглядела ему прямо в глаза. Важный вопрос, важный ответ, глаз отводить нельзя.

– А, понятно. Дедушкино влияние. Это он тебе голову морочит? Ты его больше слушай. Не торчи у него всё время. Сама понимаешь, Кэлли, такое даже вообразить трудно.

– Почему? – голос ровный-ровный. – Что тут такого невообразимого?

– Потому что я не знаю ни одной женщины-учёного. На что ты будешь жить? Где работать? Выйдешь замуж, заведёшь кучу детей и забудешь про эти глупости. Представляешь, жить в собственном доме…

– Я и так живу в собственном доме.

– Ты же понимаешь, что я имею в виду.

Я снова взглянула ему в глаза и сказала:

– Гарри, если я решу быть учёным, ты будешь мне помогать?

– В чём помогать?

– Ещё не знаю, – плана-то у меня пока не было. – Просто помогать. Если понадобится.

– Не знаю даже, что сказать, малышка. Я не говорю «нет», – поправился он, взглянув на меня. – Я просто не понимаю, чего ты хочешь.

– Это для меня очень важно…

– Чем смогу – помогу. Ты же знаешь. Хотя ты этого не заслуживаешь. Наябедничать маме про мисс Гудекер! А теперь проваливай. Мне надо дописать письмо.

Я с удовольствием поменяла тему.

– Любовное письмо?

– Не твоего ума дело.

– Ты пишешь Ферн Спитти?

– Убирайся.

Приятно поболтали. Не то чтобы он обещал мне помогать, но и не отказался наотрез. Теперь пора поговорить с дедушкой. Лула и Гарри – просто репетиция. Нельзя вечно откладывать.

Я чмокнула Гарри в макушку и вышла на веранду. Все уже собрались в ожидании первого светлячка. Стало прохладно, и куда меньше мошкары. Скоро все насекомые попрячутся. Пора уже, потому что «Светлячок Фентресса» совсем запачкался и истрепался.

Дедушка сидел в плетёном кресле-качалке на дальнем конце веранды. Хорошо, что он сам по себе. Я взяла Дневник и карандаш и устроилась на стуле рядом. Когда дедушка затягивается, кончик его сигары вспыхивает, как большой, жирный светлячок. Вот-вот прилетят остальные и закружатся вокруг, посылая любовные сигналы. (Вопрос для Дневника: а что, если светлячки перепутают сигару с представителем своего вида? Страшная, если не роковая ошибка.) Мы сидели в молчании, пока дедушка вдруг не сказал:

– Кэлпурния, что ты имеешь против этого кресла?

Только тут я сообразила, что проковыряла карандашом дырку в ручке кресла.

– Давненько я тебя не видел, – заметил дедушка.

– Меня натаскивают на повариху. Вернее, на жену.

– О да, и мы все наслаждаемся плодами твоих трудов.

– Я на комплимент не напрашивалась, – мне стало грустно.

Мы ещё посидели в молчании. Комар жадно пил кровь из моей лодыжки, и это только добавляло мне скорби. Я его не заметила, и он втихомолку напился крови и превратился в летающую кровавую – моя кровь – капельку. Комар приземлился на пол, и я топнула на него ногой. Он попытался взлететь, но слишком отяжелел от крови. Я его придавила краем башмака, кровь брызнула на серую краску пола. Эх, комар, тебя сгубила жадность. Я поразмышляла на эту тему. И хорошего может быть слишком много. Вот доказательство – прямо на полу. Комар (вернее, комариха) был весьма успешен в деле добычи пропитания, но до глубокой старости не дожил и тихой кончины в окружении множества внуков не сподобился. Приспособлен он или неприспособлен? Может, это и не имеет значения вообще, может, обо всём надо забыть, – посмотрим, что сейчас дедушка скажет. Может, он тоже скажет, что надо до конца жизни заниматься тягомотным домашним хозяйством.

На другом конце веранды Тревис заметил первого светлячка и получил приз. Я откашлялась:

– Дедушка…

И голос пропал.

– Да, Кэлпурния?

– А девочки… девочки могут стать учёными? – мы оба сделали вид, что не замечаем дрожи в моём голосе. – Или не могут?

Он затянулся сигарой, а потом стряхнул пепел.

– А маму ты спрашивала? Или папу?

– Конечно, нет. С чего бы? Мне и в голову не пришло.

– У них тоже может быть мнение по этому поводу? Как ты думаешь?

– Я знаю, что они скажут, – в голосе нескрываемая горечь. – Вы ещё не догадались, отчего я теперь не выхожу из кухни? Поэтому я спрашиваю вас.

– Понятно. Помнишь, как мы сидели у реки и говорили о Копернике и Ньютоне?

– Конечно, – такое не забывается.

– Разве мы не говорили о новом элементе, открытом миссис Кюри? И о сипухах, которых изучала миссис Максвелл?

– Нет.

– И об уравнениях мисс Ковалевской? И о путешествии мисс Бёрд на Сандвичевы острова?

– Нет.

– Какое упущение, – пробормотал он.

Мои глаза наполнились слезами. Что я упустила?

– Прости, пожалуйста, моё упущение, Кэлпурния, – продолжал он. – Ты мне немало рассказывала о примитивном состоянии школьной системы. Я бы мог догадаться, что тебя оставят в полном неведении относительно определённых аспектов науки. Давай поговорим об этих женщинах.

Я впитывала его рассказы как губка. Они как будто снова возвращали меня к жизни. Но в дедушкином голосе слышались нотки сомнения, какая-то неуверенность, которой раньше не было. Или мне это только почудилось? В конце концов мама принялась загонять нас спать. Почему мне кажется, что нас с дедушкой всё время прерывают? Совсем не дают побыть вместе.

Светлячок, замеченный в ту ночь Тревисом, оказался единственным. Я, конечно, знала, что светлячки вернутся на следующий год, но всё равно казалось, что вымер целый вид. Наверно, грустно быть самым последним в роду – мигаешь фонариком в темноте совсем один, и никто не отзывается. Но я ведь не одна. Другие, такие, как я, тоже существуют где-то там.

Братья и я единогласно решили отправить «Светлячок Фентресса» на покой. Сезон 1899 года был официально закрыт.

Глава 22

День благодарения

Одна из самых замечательных особенностей наших домашних рас заключается в том, что мы видим у них адаптацию, конечно, не на пользу самого животного или растения, а к потребностям или прихотям человека.

На следующее утро я проснулась раньше обычного. Ещё не совсем очнувшись от сна, я поняла: что-то изменилось. Что же это такое? Ага, я замёрзла. Замёрзла! Температура за ночь резко упала. С северо-запада пришёл один из непредсказуемых атмосферных фронтов. Я поискала одеяло, а одеяла-то нету. Мы не подготовились к холоду – казалось, удушающая жара никогда не кончится. Я откинула тонкую простыню, потянулась. Наконец-то прохлада. Даже на руках мурашки. Интересно, если лежать долго-долго, начнётся холодная дрожь? Но нечего разлёживаться. Впереди чудесный день!

Я спустилась вниз в летнем платьице, потому что в шкафу не нашлось никакой тёплой одежды. Виола растапливала плиту и распевала: «Ивушка склоняет ветви надо мной». Идабель клубочком свернулась в своей корзинке. Мама явилась в парадной кашемировой шали поверх халата. От шали страшно несло камфарой. Папа подарил ей шаль во время медового месяца в Галвестоне, где, как говорят, можно купить что угодно и поток изумительных товаров никогда не иссякает.

– Мягонькая, как детская попка, – всегда повторяет папа, стоит маме надеть эту шаль. И подмигивает. А мама краснеет. Мама постоянно сражается с мышами и молью – им тоже очень нравится эта шаль. Поэтому шаль усердно прокладывают шариками от моли, и запах стоит такой, будто пролили бутылку протухших духов. К весне аромат слегка выветривается, но на лето мама шаль снова убирает.

Виола испекла сладкие пекановые булочки с горячим сиропом, и мы накинулись на них, как голодные псы. Дедушка отпраздновал наступление холодов, отдав видавшее виды зимнее пальто Сан-Хуане – почистить. Напрасные хлопоты: чище пальто не стало, а дед теперь пах как ходячая лаборатория.