Август - Тимофей Круглов

— Это ты о чем?

— А ты не знаешь? Люди со сломанной жизнью, в очередной раз попав в самый центр наших игрищ, находят любовь, обустраивают жизнь, стремятся вернуться к человеческому между собой! А мы?

— А мы? Мы все решили, мамочка. Дела почти закончены, правда. Прокатимся за казенный счет до Астрахани, приглядывая в полглаза за Муравьевым. В Нижнем, на обратном пути, посадим ему на хвост человека, пока он не явится в столицу со своим блюдечком с голубой каемочкой, на котором лежат ключи от проблемы генерала Щербатого. А сами спокойно поедем в Питер.

— Так значит, Щербатого игра?

— Ну, и наша тоже, Машенька. Совпали интересы. Всем будет хорошо. Генерал получит свое. Муравьев с друзьями свое. Нас с тобой с почетом проводят на пенсион. Да еще и мужа твоего тихонько прищучат, чтобы не изображал из себя оскорбленную невинность. Референтка его, залетевшая — это, на самом деле, еще вовсе не повод, чтобы он тебя отпустил без проблем и истерик.

— Может ты и прав, Кира. А ты не врешь, а? — Маша с мукой посмотрела в выцветшие голубые глаза полковника.

— Не вру, мама. Честное пионерское, не вру.

— А чего ж ты злой такой тогда?

— Хочешь правду?

— Хочу, Кира.

— Тогда слушай.

Глава десятая

Кострома, мон амур! Волга расстилалась перед теплоходом гладким зеркалом, гладким и расплывчатым немного, как будто надышал кто-то жарко на него. Август, кто еще?

По высокому берегу потянулись деревянные, некоторые в два-три этажа, дома, окруженные зеленью высоких старинных деревьев, растущих в городе в изобилии. Белокаменные церкви в пять куполов с высокими звонницами возносились в небо сияющими крестами на маковках. Беленые кирпичные особняки купеческие тут и там напоминали с гордостью о богатой истории старинного русского города. А вот и ровный песчаный пляж, вот набережная потянулась с цепочкой фонарей вдоль нее, а чуть выше, над деревьями, парит Ленин, указываю рукою путь, теперь уже в прошлое. Показались мосты, скрепившие город, чтобы не разбежался в разные стороны. И вот он, Ипатьевский монастырь, сам как целый город, а за ним еще церкви виднеются и снова пышная зелень. Хороша Волга! Жемчужина ее — Кострома. Не такая огромная, как Нижний Новгород, не такая пестрая, как Казань, не такая буйная, как Ярославль. А в самую меру милая сердцу русского человека, меры обычно не знающего.

Анчаров стоял у рецепшэн с двумя дорожными сумками — своей и Глафиры — в жилистых руках. Глаша целовалась с Дашкой, плакала чуть-чуть для порядку. Грозила маленьким пальчиком Муравьеву, стоящему рядом, наказывала подругу беречь и глаз с нее не спускать. Петров держал за руку Люсю, и оба улыбались довольно этой сцене. Тревожное счастье все равно оставалось счастьем, и его хватало на всех, оказавшихся рядом в эту минуту.

Анчаров выпустил, наконец, сумки из рук, обнялся с Толяном, потом с Петровым. Способы связи, «явки и пароли» были утверждены еще вчера. Люся, стремительно сделав несколько легких шагов, подлетела к Анчарову и крепко его расцеловала в щеки троекратно. Обняла Глафиру, зашептала ей что-то, улыбаясь, в маленькое покрасневшее ушко. Глаша часто-часто закивала головой и перекрестилась.

Вот и вахтенный матрос отстегнул цепочку перед спущенными сходнями. Пора! Саня решительно подхватил сумки, пропустил вперед не помнящую себя от нахлынувших чувств Глафиру и, как в воду прыгнул с моста, не оглядываясь, не замирая на краешке, вступил в новую жизнь, моля Бога, чтобы в последний раз.

Уже через пять минут, поцеловав без церемоний маму Глафиры, перешучиваясь с удивленно-обрадованным отцом ее, обвешанный сумками и окруженный своей новой семьей, Анчаров целеустремленно вел своих близких на остановку трамвая, как будто всю жизнь прожил в Костроме и в самом деле домой вернулся.

Вера и лейтенант Зайцев выскользнули, не привлекая к себе лишнего внимания, вместе с праздной толпой туристов, спешащих побродить по пристани, размять ноги перед автобусной экскурсией по городу. Уже на ступенях набережной Вера оглянулась и нашла взглядом Петрова, курившего на палубе теплохода в ожидании ушедшей переодеться Люси. Усмехнулась полными губами, вздохнула и упругой спортивной походкой легко догнала Зайчика, ловившего на дороге такси. — Если бы не Люся, — подумалось ей мимолетно, — то и ничего все равно бы не было, — оборвала Вера сама себя.

Люся вышла на палубу в легком летнем платье, похожем на то, в каком впервые встретил ее Петров. Снова как девушка довоенных счастливых лет.

— Пойдем, Андрей Николаевич, — потянула она за рукав суженого. Именно это слово в тот момент пришло ей в голову.

Муравьев, смутившись впервые за последние 20 лет, как нашкодивший пятиклассник, стоял, потупив голову, перед пожилой парой, строго вычитывающей в сторонке от теплохода свою непутевую дочь. Потом седой высокий мужчина (Дашин отчим) протянул Толяну руку, поздоровался, похлопал подполковника по могучему плечу и указал на старенький «Москвич», припаркованный рядом. Муравьев послушно усадил на заднее сиденье смеющуюся и нисколько не обескураженную холодным родительским приемом Дашу, и сам втиснулся в антикварный, тесный автомобиль. Разгневанная мама уселась на переднее сиденье рядом с мужем, и «Москвич» неожиданно лихо тронулся с места.

За Кириллом прислали машину из местного управления ФСБ. Она ждала его на соседней с речным вокзалом улице. Надо было встретиться с коллегами и обговорить целый ряд проблем; отправить документы в Москву и Питер, забрать результаты сделанных еще с теплохода архивных запросов, и еще много-много рутинных процедур ожидало полковника в этот день.

А Машенька отправилась на экскурсию, держать руку на пульсе круиза.

* * *

Перед монастырем, выраставшим все выше и краше, чем быстрее автобус одолевал длинный мост через Волгу, раскинулись торговые ряды. Пока суматоха распределения групп и экскурсоводов охватила три сотни с лишком туристов с одного лишь «Петербурга», Петров успел пробежаться по маленькому базарчику и прикупить Люсе подарок — суровый пожилой дядя в костюме и с галстуком, несмотря на жару, продавал своей оригинальной работы игрушки-безделушки: глиняных расписных котиков, рыбок, петушков, солдатиков, деревенских мужиков с гармошками, баб в платочках. Все они улыбались озорно, залихватски, раскрашены были ярко и весело. Андрей выбрал солдата в гвардейском мундире. Солдата бравого, рыжего, усатого, с трубкой в зубах и стаканом в широко отведенной в сторону, приглашающе, правой руке. А в левой — бублик. Так что, стакан, по идее, не с водкой был, а с чаем! Так хотелось, чтобы память осталась у Люси. Чтобы вспоминала иногда, как хорошо было им вдвоем — у них в раю, на теплоходе, ставшем на время домом для обоих.

Настолько хорошо было Петрову с Люсей тем утром, после дискотеки, когда проснулись птицы, и вместе с птицами спела им песню о рае, сама не зная того, певица из бара «Панорама», — так хорошо было им вдвоем, что, казалось, умереть надо немедленно обоим, чтобы лишь это счастье любви успела сохранить ускользающая память о жизни. Но потом были почти два дня пути, без остановок и экскурсий, и можно было бы и вовсе не выходить из каюты, если бы не зверский молодой аппетит, которого не было с юных лет.

И еще одна ночь. Окна и те запотели от жарких объятий. И еще сегодняшнее утро свежо было в сердце, оно еще лежало печатью страсти на губах, оно еще не выветрилось, даже после душа, из волос, из кожи, из кончиков пальцев, нервно вздрагивающих до сих пор, вспоминая, как они касались друг друга.

Невозможно было поверить в то, что такое можно растянуть на годы. Оба были людьми взрослыми и понимали это. А потому, после завтрака в ресторане, на людях внезапно произошла в них обоих какая-то перемена, принесшая отчуждение.

Люся держалась за руку Петрова, он заботливо придерживал ее, сопровождал по монастырю, покупал свечи и образки св. Ипатия Гангрского. Вместе впервые внимательно слушали экскурсовода, занимательно рассказывавшего славную историю монастыря, связанную с появлением на российском престоле рода Романовых. Вспоминалось вместе с повестью о Смутном времени недавнее прошлое и кололо сердце. Подвиг народа русского и людей его — Ивана Сусанина, Козьмы Минина, Дмитрия Пожарского, — волновал надеждой на новые подвиги, и на новую силу, которая когда-нибудь да проснется в людях.

Притихшие туристы их группы взволнованно расселись на деревянных скамьях в одной из келий монастыря, переделанной под маленький концертный зал. В полной тишине перед ними появились четыре молодых человека в черных подрясниках — знаменитый ансамбль духовной музыки «Канторс».

И, словно в ответ на грустные мысли Петрова, полилась а капелла «Покаянная молитва о Руси» Чайковского. Словно Толян с Сашей, Иванов и сам он — Петров, стояли отрешенные на каменном древнем полу и пели вместе с монахами о сути и смысле жизни, которая была им назначена, да не исполнена, еще не исполнена. Так и не исполнена, несмотря на немолодые уже годы. Слезы набухли в зеленых Люсиных глазах, как будто и верила она в чудо и одновременно прощалась с чудом, не в силах в него поверить.