Русь и Орда Книга 2 - Михаил Каратеев

– Не обессудь, Михаила Андреевич. Заботы нет никакой, а притомился в пути изрядно.

– Ну, это пройдет! Испей вот чарочку зверобойной, она всякую истому как рукой сымет! Да поведай нам – что нового у вас в Москве?

– Не знаю, что для тебя будет ново, Михаила Андреевич. Вот каменный кремль поставили, заместо старого, деревянного. Да это, почитай, тебе уже известно.

– Об этом слыхал. Сказывают, стены да вежи такие вывели, каких еще не бывало на Руси. Ну, что ж, поболе бы нам таких городов, – тогда бы не лезли на нас вороги со всех сторон! А истина ли то, что князь великий Дмитрей Иванович собирает рать супротив Орды?

– Отколе ты взял такое, Михаила Андреевич?

Да так, поговаривают у нас… Пора бы уж, не век же Руси дань платить басурманам и плясать под дуду татарского хана!

– Да вам-то здесь чего? Ведь ныне Карачевская земля дани Орде не платит и худа от татар не видит.

– Ну, это как сказать… Нового худа не видим, а старое нам и доселе боком выходит. Да и за другие русские земли душа болит.

– А какое же это у вас старое худо?

– Нешто не знаешь ты, Иван Васильевич, что тут было годов эдак тридцать назад?

– Коли напомнишь, скажу, – может, и слыхал от людей. А самого меня в ту пору еще и на свете не было.

– Были мы тогда еще не под Литвой, а под ханом Узбеком. Ну и согнал он ни за что князя нашего законного, а ярлык дал другому.

– Что-то я о том слышал, – промолвил Карач-мурза, стараясь казаться равнодушным. – Одначе как было дело – не знаю и с охотою тебя послушаю, коли о том поведаешь.

– Изволь, расскажу. Княжил у нас в те годы всеми любимый князь Василей Пантелеевич. Хоть и молод летами, но был он земле своей и народу истинно отец. Усобиц ни с кем не заводил, корысти был чужд, разумом светел и сердце имелдля всех открытое. Словом, другого такого князя не было на целой Руси. И вот поганая собака хан Узбек, по воровскому наговору, не призвав даже князя Василея в Орду, на суд, согнал его с княжения и дал ярлык на Карачев дяде его, Титу Мстиславичу. И с того самого дня по сею пору княжит у нас его паскудный род. Ты вот глядишь на меня и, может, думаешь: не пристало, мол, дворянину говорить такое о своих князьях. Да какие они мне князья? Я смолоду служил в дружине у князя Василея Пантелеича, ему крест целовал и светлой памяти его останусь верен до последнего дыхания. А эти для меня не князья, а воры. Старый Тит был еще чуток получше: его хоть совесть мучила. Ну, а нонешний князь наш Святослав, – аспид и выжига, каких поискать, – этому хоть бы что! А он-то в том подлом деле много более родителя своего повинен.

– Почто так? – спросил Карач-мурза, от рассеянности которого не осталось теперь и следа.

– Да ведь никто как он ездил тогда в Орду, обносить перед ханом Узбеком князя Василея и добывать ярлык своему отцу! Они, вдвоем с князем Андреем Звенигородским, все то цело и обмозговали и сладили. Ну, Андрей-то, по крайности, хоть понес за то должную кару: ты, поди, слыхал, что тогда же казнил его Василей Пантелеич своею рукой. А Святослав вот доселе живет и княжит, – как только Господь его терпит! И хитрющая же это, скажу тебе, тварь: то он перед татарским ханом на брюхе елозил, а едва лишь Ольгерд Гедиминович захватил в Литве великое княжение и почал подбирать под себя русские земли, – тотчас взялся его обхаживать. И что бы ты думал? – Влез-таки ему в душу! Не минуло и года, как оженился на любимой Ольгердовой дочке Феодоре. И через то, как только пришла сюда Литва, наш пройдоха сделался тут первым человеком и стал Карачевским князем еще при жизни родителя своего, Тита Мстиславича, коего без лишних баек сопхнули они обратно в Козельск. И теперь к Святославу не подступись никто: он за спиною тестя своего ровно бы за каменной стеной!

Карач-мурза выслушал этот рассказ с величайшим вниманием: до сего времени он ничего не знал о той гнусной роли, которую Святослав Титович играл в заговоре против его отца, ибо не знал о том и Никита.

– Дивны, однако, творятся у вас дела, – промолвил он, когда Софонов замолк. – Сына сделали великим князем, а отца посадили на удел!

Не вовсе так, Иван Васильевич. Не забудь, – великого княжения у нас не стало с той самой поры, как попали мы под Литву. Ныне над всею подлитовской Русью князь великий лишь один – Ольгерд Гедиминович, а все удельные перед ним и промеж собою будто равны. Но Карачевский удел, вестимо, поважнее Козельского, и народ, по старине, чтит здешнего князя вроде бы за старшого.

– И Тит Мстиславич добром перешел в Козельск?

– А что он супротив воли князя Ольгерда мог сделать, ежели бы и похотел? Только он, пожалуй, и сам был рад такому повороту: сказываю тебе, совесть его грызла за содеянное. И тут, в Карачеве, каждый камешек вопиял ему о его злодействе. А воротившись в свою старую вотчину, он хоть тем себя облегчил, что отошел от ворованного и не стал им пользоваться.

– От совести да от людского проклятия все одно ему некуда было уйти, как волку от своего хвоста, – суровым голосом промолвила Ирина, до сих пор не принимавшая участия в разговоре.

Карач-мурза с любопытством взглянул на нее: брови ее были сдвинуты, лицо излучало презрение. Видимо, не жаловала она Козельских князей.

– А ты, Ирина Михайловна, – сказал он, – хотя и не знала князя Василия, видать, тоже его жалеешь?

– Вестимо, жалею! – ответила она с легким вызовом в голосе, глядя прямо на него. – Память его в нашей земле чтит и малый и старый.

– Ариша родилась, кажись, лета три спустя после отъезда Василея Пантелеича, – пояснил Софонов. – В ту пору едва ли и жив-то он был.

– Как же покинул он свое княжение и что с ним после сталось?

– А ведомо ли тебе, боярин, что приключилось тогда в Козельске?

– Расскажи, Михаила Андреевич, будь ласков.

– Ну, вот, когда у тех воров было уже все готово, вызвали они Василея Пантелеича в город Козельск, вроде бы на семейный совет. Он, знамо дело, ничего худого не опасался и приехал туда налегке, взявши с собою лишь три десятка дружинников да четырех верных дворян. Был средь тех четырех и я. Во дворе у князя Тита узрели мы сотни три воев, обвешанных оружием, и сразу я смекнул, что быть беде. Так оно и вышло. Попотчевали они нас чарочкой, а потом принесли Узбеков ярлык. Князь Василей, хотя и был норовом горяч, прочтя тот ярлык, головы не потерял, а потому повели они дерзкие речи и почали ярить его и так и эдак, дабы завязать ссору и его в заварухе прикончить, а после на него же сложить всю вину. То им было надобно, ибо знали, что все одно поедет он к Узбеку и выведет их на чистую воду. Ну, своего они добились, – возгорелась ссора, только не так она обернулась, как они ждали: хотя было нас в горнице всего четверо, а их душ пятнадцать, – едва князь Андрей крикнул нас вязать. – Василей Пантелеевич в тот же миг положил его саблей на месте; стремянный его, Никита Толбугин, – истинный был богатырь, – так дал кулаком по рылу самому здоровенному из них – княжичу Федору Звенигородскому, что у того и досе нос глядит на сторону; я ухватил со стола ханский ярлык, и выскочили мы во двор, а там на коней да и ускакали, хотя за нами и гнались.

Вот и получилось, что князю Василек» пришлось бежать и скрываться, – помолчав, продолжал Софонов. – Хан бы его за такое, вестимо, не помиловал, – русских князей казнил он смертью за любую малость. Куда уехал Василей Пантелеич, осталось в тайне, – еще и посейчас ходят о том в народе разные слухи. Только лишь немногие верные люди знали истину. Теперь-то уж все едино, давно его нету на свете, и я тебе скажу: ушел он тогда за Каменный Пояс, в Белую Орду, враждовавшую с Узбеком, и нет сумнения, что невдолге там сгиб, инако беспременно воротился бы к нам после смерти того проклятого хана, а умер тот года три спустя.

– А Тит Мстиславич давно ли помер?

– Какое давно, всего в запрошлом году. Был живуч как ворон, далеко за восемьдесят ему перевалило. Видать, не хотелось за грехи-то свои в пекло идти! Не знаю, правда ли это, но сказывают, что однова явился ему с того света родитель его покойный, благоверный князь Мстислав Михайлович, и проклял его навеки.

– Кто же ныне княжит в Козельске?

– Третий сын его, Федор. Второй-то, Иван, что был женат на рязанской княжне, преставился много раньше своего отца. Невдолге отошел и вотчич того Ивана, княжич Роман, – так что из семени его остался лишь сын молодший, Федор, который ныне княжит в Ельце.

– А у Святослава Титовича есть ли потомство?

– Есть двое сынов, Мстислав да Юрий. Первому ноне лет за двадцать перешло, а Юрий двумя годами молодше. Оба покуда при отце. Мстислав, знамо дело, наследует Карачев, а Юрию прочат Мосальск. Этот будто ничего – тихий. Мстислав же уродился в отца: лукав и спесив. И, видать, не дождемся мы от этого племени хорошего князя.

*Вотчич – старший сын, наследник.

На минуту за столом воцарилось молчание. Поглядев в сторону Ирины, Карач-мурза заметил, что она пристально его разглядывала, но сейчас же отвела глаза в сторону, едва взгляды их встретились. И снова в лице ее почудилось ему что-то томительно знакомое.