Ледник - Йоханнес Йенсен

После же долгих упражнений Гревлинги настолько усовершенствовались в музыке, что начали культивировать это искусство как искусство, не зависящее от охоты. Они прикрепили к луку несколько струн различной упругости, а для усиления звуков сняли рога с пустого, скалящего зубы черепа и заменили его черепашьей скорлупой, дававшей более полный отзвук; в костяной дудке стали просверливать дырочки, чтобы она стонала на разные лады, а дуплистое дерево срубили, чтобы переносить его с места на место; кроме того, они научились придавать своим жалобным звукам известный темп; таким образом из душевного убожества и нытья возникло искусство – музыка. Да, они были настоящие артисты!

Видбьёрн и его семья не отличались дарованиями подобного рода, но были весьма восприимчивы к ним и прямо-таки упивались музыкой, которой Гревлинги угощали их, исторгая вздохи из самой глубины их души и вызывая на их лицах то яркую краску, то бледность. Музыка усмиряла буйный дух пришельцев; они стояли точно пригвожденные к месту, захваченные чарующими звуками, которые манили куда-то вдаль.

И когда пришельцы стояли вот так, прислушиваясь, они, наверное, очень напоминали красивых диких лошадей, которых музыка тоже располагала к доверчивости; и они тоже тянулись всем телом вперед, словно очарованные и оцепеневшие…

Благодаря музыке Гревлинги завоевали расположение Видбьёрна – он доверился им, решив подружиться.

Вообще же нельзя сказать, чтобы Видбьёрн научился чему-нибудь особенному у туземцев, наоборот, он влиял на них. И Гревлинги проявили изумительную способность к подражанию; чуть ли не в мгновение ока выучились они и носить одежду, и варить пищу, и ездить на санях, и плавать на лодках, – всему, что знал и умел Видбьёрн. Причем они освоили все это так хорошо, что скоро стали говорить об этом, как о самых простых вещах, которые, в сущности, были им давным-давно знакомы. Они даже были не прочь посмеяться над Огнебородым, который корчил из себя изобретателя всех этих простых и понятных всем вещей! Да уж, они-то не занимались подобными открытиями! Впрочем, им никогда не удавалось продвинуться в пользовании этих простых вещей дальше того, чему они научились у Видбьёрна, пока они опять не заходили посмотреть, как у него идут дела.

Под веснушчатыми руками Видбьёрна орудия и дерево приносили все новые плоды. Он ничего не оставлял в первоначальном виде; все принимало более совершенные формы, стоило только ему обвести предмет своими блестящими голубыми глазами. Ни одна новая лодка, ни новые сани не выходили из его рук простым повторением старых. Гревлинги, наоборот, изо всех сил старались сделать все как следует, придерживаясь старых, знакомых образцов, и достигали в этом отношении совершенства, какого вообще можно достигнуть, следуя за тем, что само собой разумеется.

В свою очередь, они передавали новые изобретения дальше, вплоть до самых отдаленных племен первобытного народа, и те охотно перенимали новое, но часто навеки застревали на одной из его ступеней, так как были уж чересчур удалены от первоисточника.

Видбьёрн и Гревлинги худо-бедно ладили между собою. Каждая сторона сохраняла свои обычаи. А обычаи эти были различные. Так, например, Гревлинги сжигали своих покойников; это был, по-видимому, символический обряд, говоривший о тех временах, когда мертвецов жарили и съедали. Как бы в память о том древнейшем обычае, члены семьи и теперь съедали маленький кусочек положенного на костер покойника – только из уважения к нему; неловко же было отправиться на тот свет совсем уж несъедобным! Когда же Гревлинги выучились у Видбьёрна печь хлеб, они стали делать из теста изображения покойников, которые и съедали при обряде сожжения трупа, и этот новый обычай мало-помалу вытеснил старый.

Видбьёрна не возмущало сжигание трупов, хотя запах и был противен ему; он привык на Леднике к другому обычаю, но вовсе и не ожидал, чтобы все народы жили одинаково. Люди Льдов не верили в смерть. С той самой поры, как Всеотец сошел в свое жилище и навеки скрылся там от глаз всех, вошло в обычай оставлять тяжелобольных или очень старых людей в их собственных жилых ямах, куда им ставили некоторый запас пищи, а затем обычно засыпали яму землей. Продолжали ли после того засыпанные жить там, никому не было известно, но им, во всяком случае, была дана для этого полная возможность.

И в повседневной жизни Гревлинги, в общем, своими привычками сильно отличались от Видбьёрна. Женщины находились у них в самом жалком положении. Процветал самый непринужденный разврат. Украденное считалось законной собственностью. Трусливы Гревлинги были до омерзения, хотя и очень храбрились – на расстоянии. Чувство благоговения перед чужим превосходством было им незнакомо. Они бросались наутек от самых ничтожных животных, но не молчали, когда возвышала свой голос природа; они выли и возились в темноте, словно стаи волков, вечно ссорились и поносили друг друга – жалкие грязнули, – но до драки у них никогда не доходило.

Между Видбьёрном и Гревлингами как-то само собой установилось подобающее расстояние. Видбьёрн остался жить на побережье, возясь со своими новыми большими кораблями, а Гревлинги продолжали кочевать все по тем же направлениям – к югу с наступлением холодов и опять обратно на север на лето. Видбьёрн ласково встречал их, когда они приходили, но более близких отношений между ними не завязывалось. Каждую весну Видбьёрн зажигал костер и устраивал жертвенный пир, для которого теперь предпочитал более сладкое мясо дикой лошади; как раз в эту пору всегда являлись и старые знакомые – Гревлинги. Их охотно угощали, а они всегда приносили кучу новостей. Пир сопровождался музыкальным увеселением и меновой торговлей – у Гревлингов часто оказывались вещи, которые могли пригодиться Видбьёрну, а он обладал сокровищами, которых ждали Гревлинги.

Как-то раз один из этих бродячих дикарей принес с собой удивительный топор, который Видбьёрн тот час же выменял себе и принялся усердно изучать. Топор был красивого красноватого цвета и такой блестящий, что в нем было можно видеть собственное лицо, как в воде. А замечательнее всего было то, что топор не поддавался обычной обработке, как другие топоры из камня, не дробился и не раскалывался. Зато он расплющивался от ударов, сильно нагревался и становился таким мягким, что ему легко было придать любую форму. Само вещество, из которого он был сделан, увесистое, но не твердое, не имело ни запаха, ни вкуса. Это была медь.

Видбьёрн пока что не особенно увлекался этим материалом, хотя и выменивал себе всякие вещи из него: Воор понравилось обвешивать себе шею украшениями из этого материала. Для выделки же орудий оно мало годилось из-за недостаточной своей твердости. Кремень оказывался сподручнее. У Видбьёрна были свои отточенные кремневые резцы и топоры, которые жадно впивались в дерево и стойко выдерживали силу любого удара.