Томас Рифмач - Эллен Кашнер

— Вставай-ка, парень. Как раз успеем добраться до «Серебряного Петуха» и к полуночи домой вернуться. Я бы не отказался от глотка Чего покрепче, да в хорошей компании.

Два-три раза в год на Гэвина находит желание до таверны прогуляться. Может, и сейчас нашло. Только Том говорит: «Нет, я лучше останусь», да так тихо, я еле разобрала.

— Ты что же, не хочешь послушать, что в мире делается? — гудит Гэвин еще настойчивее. — Ни в жизнь не поверю!

Гэвин уже дверь отпирает.

— Да ты же мужчина, — говорит, — а не сопливый подменыш. Вот и веди себя, как положено.

Оно верно, да только Рифмач, с этим его затуманенным взором и длинными волосами, на эльфа куда больше похож, чем на человека; Он повернулся и в упор посмотрел на Гэвина, стоявшего возле двери.

— Я — провидец, — говорит. — Этих ты куда относишь?

— Тем лучше, — как ни в чем не бывало, отвечает Гэвин. — К людям, которые знают чуток поболе других.

— Только и всего? — переспрашивает Томас и начинает заводиться. — Спроси-ка меня о чем-нибудь. Что с тобой будет, например. И я скажу правду.

— Этого мне ничего не надо. Я про тебя хочу знать, где ты был, с кем и зачем.

Вот оно и случилось. В первый раз с тех пор, как он пришел, мы спросили его напрямик. И, судя по тому, как напряглись у него плечи, мы должны были получить ответ.

— Я был у Королевы Эльфов, Гэвин. Она увезла меня с собой под Холмы, и там я служил ей семь лет, на пиру и в постели. Она обрекла меня на эту службу и на молчание, а потом освободила, наградив даром истинной речи, и вот я здесь, перед вами.

— Здорово, — сопит Гэвин, — а ежели я теперь тебе скажу, что ты врешь?

Томас вскинулся, но заставил себя сдержаться и четко ответил:

— Я рассказал тебе все, как было! Как ты думаешь, не проще ли мне было сочинить для тебя историю позабористей, дуралей ты старый.

Гэвин так и стоит, где стоял, ни на волосок не сдвинулся.

— Выходит, я старый дурак?

— Нет, — помотал головой Том. — Прости меня, Гэвин.

— Да я просто выяснить кое-что хотел, — мягко так говорит мой муженек, подходит поближе и кладет руку Тому на плечо. — Ты и правда мужчина, Томас. Мужчина, который немного вышел из себя. Бывает. Давай-ка выпьем.

И они на пару распечатали лучшее виски, какое в доме было.

— Не знаю, чем это поможет, — сказал Томас, опрокидывая чарку. Его все еще трясло. — Может, я хоть спьяну смогу приврать…

— Приврать ты в любое время сумеешь, — сказала я, очищая стол от муки. — Только волю дай.

— Посмотрим. Может, пообвыкнусь потом. Только не пообвыкся он ни в этот день, ни на следующий. Каждый случайный вопрос его словно врасплох заставал.

Мы старались держать его поближе к себе и учились понимать заново, а он в это время заново учился понимать мир.

Потихоньку-полегоньку он начал привыкать и к своей здешней арфе. Он еще поругивал ее, но уже ласково. Он даже начал понемногу играть для нас, Особенно если мы оба возились в доме, и тогда знакомые мелодии сменялись совсем странными. Казалось, сам он не знает, которые из них — здешние, а которые — из Волшебной Страны. Да ему-то ведь все одно — музыка.

И он ни разу не спросил про Элсбет, словно знал, что не готов объяснить ей все про разлуку, что сначала должен себя найти — да и вообще-то, как и большинство мужчин, когда им случается походя обидеть женщину, малость трусил.

* * *

Был пасмурный осенний день, когда Рифмач отправился побродить по холмам в одиночестве. Конечно, мы с ним выбирались наружу, да и Гэвину он много помогал с овцами, но я ужас как боялась отпускать его одного после того случая в Эйлдонских Холмах. Я даже незаметно обмотала кисточку рябины красной шерстью да сунула ему в карман. Это хорошее средство от фей.

Я считала нитки основы для большого полотна, когда послышался знакомый стук, и я поняла, что скучать не придется. Элсбет знала: мне надо стучать погромче.

Она принесла в подарок пару утиных яиц и прихватила вязанье, явно рассчитывая и на этот раз за работой просплетничать все утро.

— Ну вот, думала, помогу тебе, пока время есть, — говорит она, — но такие станины я никогда заправлять не умела. Вечно у меня нитки путаются, пока считаю.

— Ничего, — говорю, — мне не к спеху. Расскажи лучше, как ты.

Она уселась на лавку и с решительным видом достала вязанье.

— Спасибо, ужасно. Как всегда. Они еще не знают, что я ушла, а когда узнают, так такой вой поднимут, что мы и здесь услышим.

— Тебе, значит, надо поскорей возвращаться, — тихонько говорю я.

— Еще чего! Пусть полают, глядишь, разбойников распугают.

Я пыталась представить, какой она покажется Томасу, семь-то лет спустя. Девическая округлость лица исчезла; она превратилась в женщину, еще хорошенькую, но уже усталую, с обветренной кожей, выступающими скулами и узким, заострившимся подбородком. Руки вечно в трещинах, даже летом. Глаза до сих пор слишком быстрые, а губы уже вытянулись в упрямую ниточку. Копна рыжих волос потемнела, теперь она закручивала их в узел.

— Элсбет, — я наклонилась к ней и положила ладонь на ее тонкое запястье, останавливая мелькание спиц. — Почему бы тебе не вернуться к брату, там с тобой хоть считаться будут?

— Не хочу сидеть на шее у Яана и его выводка. Я ведь тебе еще тогда, четыре года назад, говорила, когда замуж пошла.

— Портишь себе кровь из-за собственной гордыни. Жизнью своей бросаешься…

— Да мне ее и бросить некуда, — спокойно так говорит она. — Мир — скучное место, а жизнь — сплошной тяжелый труд. Что же мне, по-твоему, за солдатами бегать?

Я так и села.

— Да, — говорю, — если уж ты себе в голову чего забрала, тебя никто не своротит.

— Мэг, милая! — улыбается она, только улыбка у нее сухая, холодная. Лучше расскажи мне, как Гэвин, или расскажи сказку, ну хоть что-нибудь расскажи.

— Ага, что хочешь болтай, только советов не давай. Ладно уж. Слушай, мы тут надумали Томову арфу продавать.

Она вздрогнула.

— Нет. Не сделаете вы этого. — Почему? — В меня словно бес вселился. — Его уж семь лет как нет. Умер, поди, а если жив, так не вернется.

— А ну как вернется все-таки? Арфа же ему понадобится, наверняка понадобится.

— Если он зачем и вернется, так не за арфой.

— Но она же не ваша, как вы можете ее продавать?

— Ну а чья тогда? — вздохнула я. — По-моему, пусть уж лучше на ней играют. Чего она торчит тут Попусту, а ведь когда-то она скрасила столько холодных ночей…

Мне показалось, Элсбет в обморок грохнется. Я видела, как оживает в ней память об этих ночах, Поднимается и гаснет, точно костер, в котором слишком много дров.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});