Жду. Люблю. Целую - Тереза Ревэй

Прошло уже несколько дней после освобождения Макса из лагеря, но Ксения никак не могла вырваться из Фрохау. Сильная простуда приковала к постели одного из ее коллег, и ей пришлось нести двойную нагрузку. С тех пор ее частенько пробирала дрожь от волнения, но и переполняла радость, при этом у нее посасывало под ложечкой. Она поняла, что очень боится предстоящей встречи.

— Чем могу вам помочь, лейтенант?

Ксения подскочила от неожиданности, в раздумьях не заметив, как открылись двери и на пороге появился швейцар — пожилой мужчина в старой ливрее, украшенной позументами. Так как она не ответила, он добавил, чтобы подбодрить ее:

— Добро пожаловать в «Адлон».

— Давно я у вас не бывала. Несколько лет, — призналась она вдруг.

— Сюда всегда возвращаются, лейтенант, — пробормотал он, выдавливая улыбку.

Она вошла в помещение, которое теперь служило холлом. Все было по-другому, без позолоты, розового мрамора, без букетов цветов и красных ковров. Но, несмотря на это, что-то все равно оставалось прежним. Чувствовалась та радостная атмосфера, какой всегда славился отель. Прошел молодой грум с газетами в руках. Мужчины в хороших костюмах о чем-то оживленно беседовали. Один из них разразился звонким смехом. Она узнала режиссера-постановщика Вольфганга Штаута и писателя Ганса Фалладу, с которыми встречалась еще перед войной.

— Эти господа собираются у нас, чтобы обговорить проект обновления немецкой кинематографической индустрии, — пояснил швейцар не без гордости. — Жизнь продолжается. Это ли не чудо, мадам?

«Жизнь всегда продолжается», — подумала Ксения, охваченная внезапным нетерпением.

— Вы случайно не знаете, в каком номере остановился Фрайхерр фон Пассау? — спросила она.

— Господин барон находится в комнате номер 12, лейтенант. Лестница перед вами.

Не теряя больше ни секунды, Ксения ринулась вперед. Он был там! Она спешила его увидеть, прижать к себе. Поднявшись на второй этаж, она ошиблась, двинулась по коридору в противоположном направлении, почти бегом. Наконец, добравшись до нужной двери, она сняла пилотку, пригладила волосы, расстегнула шинель. Руки ее дрожали. О Боже! Макс… Она постучала и вошла.

Макс стоял возле окна, подставив бледное лицо потоку солнечного света, прикрыв глаза. На нем были белая, с расстегнутым воротом рубаха, твидовый пиджак и серые брюки. Сердце Ксении так сильно забилось, что она боялась потерять сознание.

«Как же он отощал! — первое, что пришло ей в голову, но она тут же спохватилась, подумав, что негоже винить судьбу. — Он жив. Спасибо, Господи, спасибо!»

Макс повернулся и долго смотрел на нее. Сколько раз они встречались вот так, после томительных лет разлуки? И всякий раз та же искра, та же магия. Неважно, что от Макса осталась только тень, что у него была обрита голова, шрам на виске, что на Ксении был военный мундир. Любовь снова превращала Ксению в молодую робкую девушку.

Он первый осмелился улыбнуться, первый сделал шаг навстречу, первый протянул ей руку.

— Я ждал тебя, — сказал он.

Ксения подошла и опустила лицо в руки Макса. Его кожа была огрубевшей, губы сухими и обветренными. В ту минуту она не знала, что сказать, да и не хотела говорить. Она плакала и не стыдилась этого. Сколько времени она ждала этой встречи! Денно и нощно, преодолевая все испытания. Теперь конец волнениям, конец боязни завтрашнего дня. Ей казалось, что теперь-то она крепко встала на обе ноги. Она нашла его, человека, которого любила так, как никто, наверное, не любил, и физически и духовно, отдаваясь всем сердцем, в котором больше не было места гордости и эгоизму, желанию получить что-то лично для себя. Макс прижимал ее к себе, целовал в лоб, в щеки, в губы, и ее сердце трепетало от счастья. Теперь она любила его так, как он когда-то хотел, и, если бы это понадобилось для его блага, она была готова даже покинуть эту холодную спартанскую комнату и оставить его навсегда, теперь, когда она увидела его, теперь, когда знала, что он вернулся к жизни. Это, наверное, и есть настоящая любовь, когда любишь кого-то ради него самого, а не для себя.

Пятнадцать дней спустя Макс сидел за деревянным столом в холодном зале, подняв воротник пальто, закутав нос в шарф. Суставы пальцев покраснели от холода и напряжения. Перед ним лежала большая анкета, напоминающая ему о худших моментах его пребывания в пансионате, когда мозги у него были еще только бесформенной массой, подвластной чьей-либо воле.

Американцы разработали эту анкету на хороший десяток страниц и отпечатали тиражом в тринадцать миллионов экземпляров для использования в качестве одного из инструментов денацификации[13]. Каждый немец старше восемнадцати лет должен был заполнить ее в нескольких экземплярах скрупулезно и со всеми подробностями. Даже бывшие участники антифашистского подполья должны были проделать эту работу, которую называли абсурдной инквизицией. Но тот, кто надеялся найти место, должен был выдержать этот экзамен. Конечно, самой ценной бумагой был Persilschein[14], который, словно волшебная палочка, стирал с его обладателя все грязные разводы позорного прошлого. На черном рынке такой документ был на вес золота, но все равно пользовался спросом, ведь каждый шестой немец был членом нацистской партии.

Макс быстро просмотрел все — а их было сто тридцать один — вопросы. Имя, дата рождения, вес, цвет глаз, адрес места проживания, образование, состоял ли в нацистских организациях, военная служба… А также: происхождение и среднегодовой уровень заработка с 1 января 1931 года, пребывание за границей, в том числе участие в военных кампаниях… Опешив, он спросил себя, это в какую же бюрократическую, дубовую голову пришла идея включить сюда некоторые из вопросов. За какую партию вы голосовали в 1932? А в марте 1933? Разве вспомнишь? А как потом проверить правдивость ответов? Некоторые из его знакомых журналистов, которые имели счастье ознакомиться с вопросником, тоже приходили в недоумение.

Судимости? «Да, есть. За сопротивление режиму Адольфа Гитлера», — подумал он, иронически усмехнувшись. Дворянское звание ваше и вашей супруги, ваших и ее родителей. Западные союзники не любили аристократию. Не из-за классовой ненависти в отличие от русских, а потому что представители этого класса составляли большинство приверженцев Адольфа Гитлера во время его восхождения на политический Олимп, совершенно не считаясь с тем, что и потерь в процентном соотношении аристократы понесли больше, пытаясь свалить этот ненавистный режим. «Жаль, что им это так и не удалось», — с горечью думал Макс, вспоминая Мило фон Ашенгера. Но жизнь признает только победителей. Вздохнув, он взял ручку, выпавшую из пальцев, на которых чернила оставляли черные пятна. Шрамы на теле? «А как насчет шрамов на сердце, которые никогда не зарубцуются?» — спросил он себя.