Куколка - Ирина Воробей

ругайтесь на Таню, она у меня... у нас. Мы решили устроить пижамную вечеринку. Но Таня уже собирается домой.

Затем телефон опять перешел к Татьяне. Голос у отца был злой. Он коротко приказал возвращаться и бросил трубку. Девушка выдохнула. Хотя осадок остался нехороший. Слишком странно звучал голос отца.

— Мне кажется, он не поверил, — заметила Муравьева.

— Все равно спасибо, — Татьяна заметила, как Вадим закатывает глаза.

Надо было собираться. Она завидовала Муравьевой в том, что ей не нужно ни перед кем отчитываться и никому врать, а Муравьева, наоборот, завидовала Татьяне в том, что кто-то ее ждет, беспокоится, где и с кем она ночевала и почему так вышло. Ей никто не предъявлял претензии и не спрашивал, чем она занималась и с кем. У одной была свобода, сопровождаемая одиночеством, у другой — зависимость от одного человека. И это их, как ни странно, сблизило.

Пока девушки собирались, хозяин копался в телефоне на кухне. Сборы шли медленно. Татьяна хотела как можно дальше оттянуть момент прощания с Вадимом и разговор с отцом, а Муравьева просто скучала. Татьяна предложила вместе поехать на такси, но та захотела прогуляться. Стольким временем девушка не располагала, хоть всеми возможными способами и старалась его растянуть: то она надевала платье не той стороной, то колготки, несколько раз переодевала бюстгальтер, пытаясь усадить его идеально, потом долго расчесывала волосы, смотрясь в зеркало шкафа-купе.

Муравьева уже закончила и спокойно ее ждала. Говорили ни о чем. Муравьева, обычно молчаливая и редко начинающая разговор сама, здесь почему-то все время норовила поболтать. Она что-то спрашивала про отца, про планы на будущее, пыталась что-то узнать о Вадиме, но все это были вопросы, на которые Татьяна не могла ответить. Или не хотела. И потому не отвечала. Но разговор странным образом все равно продолжался.

Всему хорошему приходил конец. Татьяна, вызвав такси, застегивала салатовый плащ, пока Муравьева зашнуровывала ботинки. Вадим стоял в проеме кухни и ждал, когда они соберутся, украдкой наблюдая за Татьяной. Снова приходилось прощаться, чего она так и не научилась делать. Такси приехало. Пора было выходить.

— Спасибо за гостеприимство, — сказала Муравьева Вадиму.

— Пожалуйста, — улыбнулся он и, скрестив руки на груди, уперся плечом в косяк двери.

Татьяна тоже чувствовала необходимость что-то сказать, но считала, сегодня благодарить его не за что. Он ведь сам настоял, чтобы она поехала к нему. Только стало жаль, что они так и не поцеловались. «Интересно, жалеет ли он об этом сейчас?» — задавалась она вопросом. По его внешнему виду девушка не могла этого определить, но в целом не было похоже, чтобы он вообще о чем-нибудь жалел. Муравьева с нескрываемым любопытством наблюдала за обоими, едва заметно улыбаясь. Наконец, Татьяна решила сказать ему просто «Пока». Вадим ответил тем же. И через секунду девушки покинули квартиру.

Солнечный ветер обдул лицо и придал свежести. Они попрощались у подъезда и разошлись в разные стороны. Муравьева ушла под арку, а Татьяна села в такси. Впереди снова ждал тяжелый разговор. На этот раз, действительно, тяжелый. Она готовилась к худшему, чувствуя ужасную усталость от того, что приходится врать, что нельзя того, другого и третьего, что она должна даже от собственных чувств отказываться по велению отца. Это казалось весьма затруднительным, если вообще выполнимым. Как бы Татьяна ни твердила себе, что Вадим — бармен, бесперспективный и никчемный, с которым у нее не может быть будущего, который, по общему правилу, должен оказаться пустым, ограниченным и похабным козлом, это не могло уложиться в ее голове. Ведь он не был таким. Даже допустив, что это всего лишь пелена влюбленности, девушка не могла представить, что он может стать таким. Она вспомнила, как он смутился, увидев ее сегодня в одной футболке. Похабный козел бы не вел себя так. И не было похоже, что Вадим притворялся.

— Как ты смеешь мне лгать?! — крикнул отец, не успела Татьяна захлопнуть входную дверь. — Разве я учил тебя лгать, да еще так нагло?! Заслужил я такого отношения? Скажи!

Он драматично закинул голову, прикрыв глаза рукой, при этом оттопырив безымянный палец и мизинец. Одет был не по-домашнему, одновременно строго и вычурно. На голове красовался парик, но на ногах еще были тапочки, его любимые, со львом. Дочь догадалась, что он собирался на свидание.

— Нет, — просто ответила она, покорно склонив голову и приготовившись стерпеть любое наказание.

— Тогда почему ты мне так нагло врешь? Почему ты меня не слушаешься? Я что, тебя плохо воспитал? Неужели я все силы на тебя потратил для того, чтобы ты загубила свою карьеру, путалась со всякими барменами, а потом еще и врала мне?!

Лицо его лоснилось от крема и маски, но сквозь блеск начинала проступать краснота гнева и злости. Глаза сверлили Татьяну, как две буровые установки, что роют тоннели при строительстве метро. По ощущениям больно было так же.

— Ну? Как ты теперь выкрутишься? Что еще придумает твоя больная фантазия? — с вызовом говорил отец, скрестив руки на груди. — Облегчу тебе задачу. Даша мне рассказала, что видела тебя с ним в баре, когда уходила.

«Вот ведь подлюка!» — подумала Татьяна обиженно, будто только Даша была корнем всех ее бед. Придумывать ей ничего теперь не хотелось, и не было смысла, поэтому она выложила все как на духу. Рассказала, как девчонки сами повели ее в бар, в котором работал Вадим с целью подтрунить над ними, как Даша позвала Муравьеву и как хотела ее подставить, как бармен с другом помогли ей, и как она была вынуждена поехать вместе с Муравьевой к нему домой. Рассказала, что боялась сказать правду, потому что отец не любит ни Вадима, ни Муравьеву, и думала, что он еще больше разозлится, если узнает, что она была с ними. Уже плача, она рассказала, что не считает Муравьеву плохой, что за эту ночь она узнала ее получше и что даже стала ее жалеть, а еще о том, что предпочла бы дружить с Муравьевой, чем с Дашей. Девушка пыталась рассказать и о Вадиме, о том, что он не такой плохой, как отец думает, но он не дал ей договорить.

— Хватит! Еще скажи, что ты в него влюбилась! — отец сам осекся и впился глазами в лицо дочери, пытаясь уловить каждое микродвижение мимических мышц, которое могло бы выдать ее. — Это же не так?

— Нет, — коротко