О чем поет ночная птица - Райдо Витич

У Зеленина душу выворачивало. Он осторожно отодвинул девушку, заглянул в ее глаза, убирая непослушную прядку, что упала на них. Скорбь, мучительная как пытка и мольба об освобождении были в них и доверие полное, безграничное.

"Что же ты чувствовала, Вита? До какого пика боли дошла? Одинокая "Ночная птица"… А не жалко — тоскливо только. Сорок человек, сорок пацанов!… И какие-то гребанные документы, что взывают к продолжению кровавой дни…

— "О чем поет ночная птица"…

— "Одна в осенней тишине. О том, с чем скоро разлучится и будет видеть лишь во сне, о том что завтра в путь неблизкий, расправив крылья полетит, о том что жизнь глупа без риска, и правда все же победит. Ночные песни птицы вещей мне стали пищей для ума. Я понял вдруг простую вещь, мне будет трудно с ней проститься. Холодным утром крик последний лишь бросит в сторону мою. Ночной певец, я твой наследник — лети я песню допою", — пропела тихо девушка и коснулась его губ своими губами.

— Наизусть песню знаешь?

— Моя любимая, — сникла и расстроилась отчего-то.

— Тебе плохо?

— С тобой? Нет. Я знаю, ты спасешь меня от темноты, точно знаю, ты затем и пришел.

Сердце Руслана сжалось: он понял чего она хочет. Всего на миг на душе стало неуютно и холодно, а потом как оттепель — осознание: она права. И он знал, что иного финала быть не может. К нему он и готовился.

И прощался с ней.

Минута тишины, чтобы собраться, чтобы принять, оплакать и сказать последнее: «прости». А большего не надо, иначе он вновь станет подобием Арслана, предаст себя, ребят, которые верили ему.

— Прогуляемся?

Вита с готовностью закивала и ушла с колен.

— Куда вы на ночь глядя? — удивился Андрей, увидев как они выныривают в ночь из дома.

— Посмотрим огни ночного города.

Вита опять кивнула расцветя улыбкой. Мужчина насупился, но спорить не стал, проводил пару до машины и долго смотрел вслед удаляющимся огонькам фар.

Рус вел машину по городу, куда глаза глядят, но как-то так вышло, срослось, что выехал он на набережную и остановился у моста. Долго смотрел через лобовое стекло на обелиски с фонарями у парапетов.

— Этот мост называют "мост Павших", — сказал тихо и распахнул дверцу. — А почему — никто не знает.

— Потому что здесь ночь падает с обрыва в воду, — выдала Вита и улыбнулась ему тепло и понимающе. Она словно догадывалась зачем он ее сюда привез, но не боялась, а ждала приговора с готовностью принять от «судьи» любой вердикт.

Тошно от того, но он и она знали, что по-другому не будет.

В душе Руслана было тихо, безветренно, как на улице и так же темно, если заглянуть вдаль — в глубину. Он помог Вите выйти из машины, и пошел с ней вверх, по мостовой мимо запоздавших прохожих, целующихся парочек. Вита остановилась у перил, подставляя ветру лицо и зажмурилась от приятного прикосновения, еле слышного дуновения.

— Красиво, — прошептала, глядя вдаль, в темноту разбавленную цепью ночных фонарей, огней вывесок и витрин, их отблеск в темной глади воды.

— Красиво, — согласился Зеленин и повернул девушку к себе, заглянул в ее глаза — темные, в цвет ночи. — Кто такая "ночная птица" — ты помнишь?

Девушка задумалась, хмуря брови:

— Она поет.

— О чем?

— О ком. О чем — она плачет. Плачет о том, что правды нет, она иллюзия, а ложь — реальность. А смерть, что жизнь, а жизнь, что смерть. Ночная птица знает об этом. Она клацает, спасая душу от темноты и унося ее в небо, где светло и спокойно.

Рус провел рукой по лицу девушки — а ведь оно живое. Оно чувствует, кожа теплая, нежная. Дитя да и только.

— Что же ты наделала девочка? — прошептал.

Пусть она не понимает, не помнит, пусть имеет любое веское оправдание — он помнит, он знает и понимает. И ему не найти покоя ни с ней, ни без нее, но и ей тоже, как не найти оправдания ни для себя, ни для нее перед теми, кто погиб… Двенадцать лет так или иначе каждый из них платит за содеянное. Он меньше — она больше. Справедливо. Вот только больно.

Сейчас, в этот момент в его душе схлестнулись долг и любовь, и последняя победила. Пальцы еще ласкали лицо Виты, глаза вглядывались в ее глаза, запоминая, а вторая рука уже достала нож из-за пояса брюк на спине.

"Я люблю тебя, я слишком сильно люблю тебя, чтобы оставить в живых".

Он не думал, не решался, не жалел, не сомневался, он четко знал — иного пути нет. Для него. Для нее. А значит нельзя думать, нельзя сомневаться. Долг солдата никто у него не отнимал. И все что он может дать погибшим братьям — справедливость и заверенье, что та «мясорубка» в которой они сложили головы, не повторится. А ей дать долгожданный покой. Пусть ему он не сниться, но с нее достаточно.

— Я люблю тебя. Я хочу быть только с тобой, — призналась, обливая своим шепотом его душу тоской.

"Я буду с тобой, любовь моя, только с тобой. Но не в этой жизни. Здесь война и нет места чистоте."

— Прощай, "Ночная птица", — прошептал. — "Лети, я песню допою"…

Нож вошел точно в сердце, не вырвав даже вскрика. Глаза девушки еще не погасли — хранили чуть удивленное и радостное выражение, а тело уже скользнуло вниз, на мостовую.

Зеленин смотрел на мертвую девушку и ничего не чувствовал, кроме отупения, отголоска тоски, ноющей боли в душе и сердце. Он был прав, он не мог поступить иначе и, этим было все сказано, вот только этого и было безумно жаль. Нож с именной гравировкой и его отпечатками пальцев лег ей на грудь, как цветы к памятнику погибшим.

"Прости, как я тебя прощаю. Ты ответила, теперь отвечать мне".

Посмотрел на замершую в шоке парочку невдалеке и спокойно сказал:

— Вызывайте милицию.

Парень рванул прочь с моста, утаскивая за собой икающую от страха девушку, а Зеленин достал сигарету и закурил, чувствуя, как холодок ночи прокрадывается под пиджак и рубашку. А может сожаление, боль утраты и самой жизни, промелькнувшей как миг.

Синие глаза, теперь точно мертвые, обрели покой, а значит и он вместе с ними. Впрочем, были ли они живы? В том мире, в котором они жили им не было места, и видно потому, они мстили живым за свою омертвелость. И слабость, которой в каждом, если рассудить, предостаточно. Вита не смогла решить, не смогла быть сильной, как и он тогда, но теперь ему пришлось. За себя, за нее.

"Ну, вот ты и встретилась с отцом, девочка. И с мальчишками, что тенями проходили через твой прицел".

Он подкурил вторую сигаретку и услышал вой сирены, скрип тормозов, топот ног по мостовой.

Парни в серой милицейской форме нацелили на него стволы:

— Руки!

Рус показал сигарету: дай докурю.

Его спокойствие обескураживало и нервировало. Молодые переглянулись не решаясь палить, брать его на абордаж, было в нем что-то такое, что заставляло пойти на уступки. Один нерешительно протянул наручники, другой затоптался, чуть отпуская дуло короткоствольного автомата, третий вовсе убрал его за плечо.

Мужчина в штатском присел на корточки у трупа, оглядел его и хмуро уставился на Зеленина:

— Ты ее?

— Я.

— За что? — прищурился, окинув взглядом крепкую фигуру мужчины, дорогой костюм, невозмутимость физиономии.

Зеленин щелчком отправил сигаретку через перила моста в воду и ответил:

— Была такая война, чеченская, она на ней снайперские песни пела по ночам. Сорок душ забрала ее песня.

Мужчина протяжно вздохнул, закаменев лицом, и выпрямился, раздумывая с хмурым видом над словами Руса. А тот протянул руки сержанту, отдавая их наручникам. Щелчок раздался нехотя и вяло.

— Ты хоть понял, что натворил? — тихо спросил его мужчина, шагнув навстречу.

— Да.

— Не жалеешь?

— Я сделал, что должен был сделать. А чтобы ты сделал на моем месте?

Мужчина молчал, глядя в даль — у него не было ответа на этот вопрос. Он тихо бросил:

— Уведите, — и отвернулся к парапету моста, туда, где в ночной воде купались огни города. Сонного, но живого, чего-то ожидающего, о чем-то мечтающего, кого-то зовущего, кого-то отвергающего.

Он не ведал того, что произошло, как не ведал того, что происходило когда-то далеко далеко от него. Слышал, но не знал.

А он, капитан Семенов — знал. А еще тысячи, сотни тысяч живых и мертвых, что прошли кровавую бойню Чечни. И остались там навеки вместе, хоть одни и живут, а другие «спят».

— Чего он там сказал? — поинтересовался молоденький сержант.

Семенов глянул на него через плечо:

— Тебе не понять, сынок. Бог миловал, — и вздохнул, искренне пожелав. — И не дай Бог понять.

Зеленин шел легко и уверенно, спокойно сел в машину — на душе не было тяжести. Рус чувствовал благословенный покой, о котором мечтал все последние годы. Он выполнил свой долг. Он точно знал, что сделал все правильно, поступил, как должен был поступить. Его война, наконец, закончилась. Но победил он или проиграл — не думал. Это было уже неважно.