Скандал в личной жизни - Кристи Кохан

Алекс посмеиваясь, вдавливала мороженое поглубже в корочку.

– Когда ты был маленьким, ты боялся жить рядом с шайкой?

– Вообще-то, я даже не знал, что мой отец – гангстер. Я думал, что он – банкир.

Алекс громко рассмеялась, и смех ее был настолько заразительным, что волна улыбок и смешков прошла по ресторану.

– Кроме того, – продолжал Джексон, доедая последний кусок пирога, и отставляя тарелку в сторону, – Чикаго – великолепен. Провинциальные дети всегда считают большие города, где нет места для игр жутковатыми, но это не так. Черт побери, для детей узкие улочки и заброшенные дома – прекрасные потайные места при игре в прятки, а в хламе из ящиков для мусора можно найти плетеные корзины для игры в бейсбол. А насилие… ну это ж, насилие просто делает парней крутыми.

– А ты стал крутым?

– Черт побери, да. Я был самым крутым семилетним паршивцем, потрясавшим Чикаго со времен Аль Капоне.

Алекс расхохоталась. Джексон откинулся на спинку стула и наблюдал за ней.

– А какой была ты? Подожди, не рассказывай. – Он закрыл глаза и улыбнулся. – Я вижу маленькую темноволосую девочку, всегда одетую в комбинезоны, а не в платья. Никто в классе не мог тебя переспорить. Ты всегда диктовала детям, что им делать, была капитаном команды во всех видах спорта, старостой группы, президентом класса.

– Я что, такая прозрачная?

Джексон рассмеялся, и Алекс удивилась, какое удовольствие доставляет ей его смех. Она пригласила Джексона под влиянием минуты, сама испугавшись своего порыва, но сейчас поняла свои побуждения. Он вызывал у нее улыбку. Она не чувствовала своего превосходства, как это частенько бывало со многими другими недоразвитыми парнями, притворяющимися университетскими джентльменами. Она не чувствовала себя и неполноценной, как, например, рядом с блестящими преподавателями Беркли. Джексон был ее ровней.

– Я просто не могу представить, чтобы ты кому-то когда-то в чем то уступила, – сказал он. – Я вижу симпатичную девчушку с курчавыми волосами, которые невозможно заплести в опрятную, аккуратную косичку. Девочку, которая не опускает руку после того, как ответила на вопрос учительницы, потому что знает, что ответит и на следующий. Девочку, которой все завидуют и за дружбу с которой борются долго и упорно, так как думают, будто она обладает магической силой. Ты хорошо успевала в спортивных состязаниях, бесподобно справлялась с математикой и естественными науками, может, чуть хуже тебе давался английский, но это лишь заставляло тебя больше работать, чтобы все равно быть лучшей. Ты не знала, что такое быть последней, или хуже всех или вычеркнутой из чего-то. Алекс оторвалась от пирога, положила вилку на тарелку, опершись подбородком на руку.

– Откуда ты так много знаешь обо мне?

Джексон улыбнулся.

– Откуда я так много знаю? Это легко. Потому что я был мальчишкой, ненавидевшим тебя изо всех сил. Мальчишкой, что каждый день попадал в неприятности, задирал остальных детей, расстегивал девчоночьи бюстгальтеры, подкладывал масло в карманы чужих пальто. Я был тем мальчишкой, что сидел за последней партой и бросал бумажные самолетики прямо в твою чопорную головку на передней парте.

Алекс вновь принялась за еду.

– Не могу представить тебя таким.

– О, я был именно таким. Поверь. Только в средней школе я осознал, что учеба, действительно, повлияет на всю мою оставшуюся жизнь, как и говорили мне учителя. И я понял, что мне придется измениться, если я хочу получить то, о чем мечтаю.

– Ты всегда хотел быть архитектором?

– Гм. Нет, не совсем. Моя любовь – живопись. Я начал рисовать раньше, чем ходить. Я рисовал на всем, что попадалось – на бумаге, стенах, приборах. Мама, я думаю, еле терпела меня. Но я не мог остановиться. Это – моя душа, мое продолжение. Странно, но я не чувствую себя полноценным без кисти в руке.

– Это вовсе не странно, – ответила Алекс, подумав о своей любви к бизнесу, цифрам, деньгам, о том, что она чувствовала себя полноценным человеком только тогда, когда занималась любимым делом.

– Но большинство считает, – сказал Джексон, поигрывая вилкой, – что искусство удел эксцентричных гомосексуалистов, кто ничего не имеет против жизни без единого гроша в кармане, полуголодного существования в течение многих лет ради того, чтобы их признали после смерти. Единственное, что я слышал от родных и друзей – это действительность, реальность. Постоянные разговоры о счетах, ренте, еде. «Художники бедны и голодны и ты никогда не заработаешь на жизнь рисованием», и т. д. и т. п. Поэтому я остановился на архитектуре, чтобы сводить концы с концами и доказать, что они неправы.

Алекс потянулась через стол и коснулась его руки – Все, что они говорят, может и правда, Джексон, но жизнь не стоит ни гроша, если у тебя нет мечты, ради которой стоит трудиться. Что за польза быть архитектором-миллионером, если ты несчастен? Жизнь бессмысленна, если у тебя нет любимого дела, и человек может просто засохнуть как больное дерево. Джексон сжал ее руку: – У меня нет намерения усыхать, прекрасная леди. Никоим образом. Я рисую каждую ночь. Моя спальня больше похожа на студию. У меня установлены сразу четыре мольберта, так как я никогда не знаю, какое у меня будет настроение. А когда я ложусь спать, я просто укладываю надувной матрас между полотнами и красками. Мой товарищ по комнате сыт ими по горло.

Алекс предложила ему остаток своего пирога. Джексон с удовольствием согласился, отпуская ее руку. Алекс наблюдала, как он ест, пока он не поднял голову.

– Что-то не так? – спросил Джексон.

Алекс покачала головой:

– Нет. Ерунда. Просто, ты не похож на художника. Ты слишком – слишком нормальный. Слишком крепкий. Ты обращаешь внимание на то, что перед тобой, а не на абстрактные образы и мифы.

– Да, я знаю. Если бы мальчишки из Чикаго увидели меня сейчас, они избили бы меня до полусмерти. Но мне нравится так жить, отвергая все условности и осторожности. Я то, что я есть. Не важно, как я выгляжу. Не понимаю, почему художник должен выглядеть хлюпиком. Не вижу ничего плохого в сочетании искусства и нормального телосложения. Фактически, я не понимаю, как художник может жить без физических упражнений. Ведь так много времени уходит не создание мысленных образов, что, в конце концов, доходишь до полного умственного и физического изнеможения. Каждую ночь, закончив рисовать, я должен или пробежаться, или заняться штангой, или еще чем-нибудь.

– Я никогда не отличалась творческими способностями, – сказала Алекс. – Мой брат, Джо, играет на пианино. Думаю, прекрасно, хотя классическая белиберда заставляет меня лезть на стену. А моя мама – хранитель музея. Я унаследовала гены отца – любовь к университету и математике. Все солидные, осязаемые вещи.